Клод-Проспер де Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

— Как я признательна вам за любезность, — сказала она мне с нежностью, — вы очаровательны. Говорю от всей души, вы очаровательны. Но скажите же, что вам будет приятно снова со мной встретиться.

— Конечно, сударыня, — сказал я холодно.

— Не знаю, — продолжала она, — должна ли я открыть вам, что буду думать о вас с удовольствием; боюсь, вас не слишком интересует то, в чем я готова вам признаться.

— Нет, почему же, сударыня, — ответил я.

— Ах, почему? — воскликнула она. — Вот это я пока не могу вам открыть. И все же.., но зачем вам знать то, что я собираюсь сказать?

Я изнемогал от раздражения и скуки и уже готов был просить ее воздержаться от всяческих признаний, как вдруг на повороте аллеи увидел госпожу де Люрсе, Гортензию и ее мать, идущих к нам навстречу. Замешательство, в которое меня привела эта неожиданность, было неописуемо. Хотя я знал о равнодушии Гортензии ко мне, все же мне было неприятно, что после поспешного бегства из ее дома, она встречает меня в обществе госпожи де Сенанж. Я уже мало считался с мнением госпожи де Люрсе, но встреча с ней тоже смущала меня. Она обвинила меня перед Гортензией в неискренности; после нашей размолвки с ней о примирении не могло быть и речи; я его не хотел; но я боялся ее суждений обо мне. Не раскрывая тайных мотивов своих слов, она могла внушить Гортензии подозрение в моей связи с госпожой де Сенанж и тем самым если не изгнать меня из ее сердца, то во всяком случае навсегда преградить мне доступ к нему. Напрасно старался я скрыть волнение — оно сквозило в каждом моем жесте, в каждом взгляде. Я не смел поднять глаза на Гортензию, но и не мог смотреть ни на что иное, кроме нее. Неизъяснимое, могучее очарование приковывало к ней мой взгляд помимо моей воли.

Госпожа де Люрсе показалась мне очень грустной, но она привыкла владеть собой, и по мере того как они приближались к нам, ее лицо прояснялось. Поровнявшись с нами, она с милой и непринужденной улыбкой ответила на мой неловкий поклон. Что касается Гортензии, с которой я не сводил глаз, она при виде меня не выразила ни удивления, ни удовольствия. Но я слышал со всех сторон похвалы ее красоте и манерам, отчего росла моя любовь и мои страдания. Мы разошлись в разные стороны, не вступая в беседу.

— И эту женщину, — сказала госпожа де Монжен, взглянув на госпожу де Люрсе, — можно полюбить не иначе как из сострадания? Было бы весьма странно, если бы при такой красоте она не могла внушить страсть!

— И тем не менее, это так, — ответила госпожа де Сенанж, — и ваше удивление ничего не исправит. Ну как, сударь, — обратилась она ко мне, — ничто не может рассеять вашей печали? Неужели причиной ее госпожа де Люрсе?

— Я вам уже объяснял, сударыня, — ответил я, — что она не имеет власти над моим сердцем. Другое чувство владеет им целиком и безраздельно, — и пусть оно составит несчастье моей жизни, я от него никогда не откажусь.

Любовь, отразившаяся на моем лице, ввела госпожу де Сенанж в заблуждение. Ее глаза вспыхнули.

— Вы несчастливы, — сказала она, — как это возможно? Вам ли быть несчастливым в любви? Что наводит вас на такую мысль? Будьте постоянны, но не для страданья, а для счастья.

Я понял ее ошибку, но промолчал. Меня мало беспокоило, что госпожа де Сенанж считает меня влюбленным в нее. Если она так думает, то ее уверенность не продлится долго.

Версак, который тем временем забавлялся пикировкой с госпожей де Монжен, подошел к нам поближе.

— Что произошло с госпожей де Монжен? — спросил он. — Она все видит наизнанку. Ей кажется, например, что госпожа де Люрсе — красавица, а мадемуазель де Тевиль — нет.

— Со вторым суждением я совершенно согласна, — ответила госпожа де Сенанж. — Мадемуазель де Тевиль скорее эффектна, чем красива; осанка у нее лучше, чем лицо. Такая красота быстро вянет.

— По моему мнению, а я в этом кое-что понимаю, — сказал Версак, — у нее есть лишь один недостаток: она чересчур скромна; впрочем, вращаясь в свете, она скоро избавится от этого изъяна; дай бог, чтобы я был первым, который поможет ей в этом.

— Снабдите ее раньше, если можете, — сказала госпожа де Монжен, — толикой ума, уберите эти большие безжизненные глаза, которым она не может найти применения; прибавьте им жизни и огня, — и вы сделаете большое дело, тем более, что оно будет не из легких.

— Если бы вы считали его легким, оно безусловно было бы труднее; а ваши речи доказывают, что она не нуждается ни в каких усовершенствованиях.