Жан-Батист Луве де Кувре - Любовные похождения шевалье де Фобласа

Поскольку второе издание датировалось 1790 годом, я добавил расположенное ниже примечание * * Всё так, но вот самая дерзкая из революций отняла у меня вчерашнее дворянство! Какое счастье, что при крещении мне дали имя! Согласен зваться: Жан-Батист Луве. .

Столько шума из-за одной невеликой книжки! Многие смеялись, читая ее, некоторые плакали; одни подражали ей, другие писали на нее пародии. Честные прагматики занялись подделками, благонамеренная публика — поношением. Таким образом, получив мощную и разностороннюю поддержку, я проникся верой в собственные силы, взял перо и закончил роман.

Теперь, беспристрастный читатель, Ваша очередь выслушать меня и вынести приговор. Простите меня за то, что порою я слишком весел. Я очень боялся написать нечто столь же снотворное, как те романы, над которыми я часто зевал; хотя подождите: через· несколько лет я сочиню более скучные произведения и, возможно, они придутся Вам по вкусу. Я говорю «возможно», потому что романисту следует быть верным историком своего времени. Разве может он описывать что-либо кроме того, что видит? О вы, во весь голос вопящие от возмущения, измените ваши нравы, тогда я изменю мои картины! 1 1 ...измените ваши нравы , тогда я изменю мои картины! — Рассуждения Луве представляют собой общее место многих предисловий к романам XVIII в., которые являются реакцией на адресованные этому жанру упреки в безнравственности. Так, в статье «Роман», помещенной в четырнадцатом томе «Энциклопедии» (1765), Л. Жокур выразил распространенное мнение, утверждая, что большинство романов «являют непристойные картины, возмущающие порядочных людей». Сравнение романиста с историком современного общества было одним из аргументов в споре сторонников и критиков романного жанра, причем отмечалось превосходство романа над историей (см.: May G . Le dilemme du roman au XVIIIe siècle. P.: Presses universitaires de France, 1963. P. 148 et passim). Л.-С. Mepсье (1740—1814) писал в книге «Мой ночной колпак» (1784): «Романы, кои некоторые суровые, но близорукие личности почитают легковесными, являются самой верной историей нравов и обычаев нации <...> Романист <...> изображает картины более правдивые, нежели те вымыслы, что удостаиваются названия истории» (см.: Mercier L.-S . Mon bonnet de nuit Neuchâtel: Impr. de la Société typographique. 1784. T. 2. P. 328). Cp. также у Руссо: «Дайте предмет для хорошей истории, и хорошие историки найдутся» ( Руссо Ж.-Ж . Юлия, или Новая Элоиза / Пер. А. Худадовой. Ч. I. Письмо 12).

Вы обвиняли меня в безнравственности? Скоро я постараюсь убедить вас, что вы были неправы, но прежде подойдите поближе и внимательно выслушайте меня. Хочу открыть вам одну истину, и, так как в литературе еще не перевелись аристократы, мне придется говорить шепотом. По совести, были ли нравственны произведения, обессмертившие Ариосто и Тассо, Лафонтена и Мольера, наконец, Вольтера 2 2 ... были ли нравственны произведения... Ариосто и Тассо, Лафонтена и Мольера... Вольтера ... — Луве подхватывает аргументы Ж. де Лафонтена, высказанные им в предисловии к его «Сказкам и новеллам в стихах» (1664): «...ведь не осуждают же Ариосто, писавшего до меня, и древних, писавших ранее Ариосто. <...> У того, кто пожелал бы так исправить Боккаччо, чтобы он сравнялся в целомудрии с Вергилием, не вышло бы, конечно, ничего путного...» (Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М.: Изд-во Московского ун-та, 1980. С. 408). и многих других, гораздо менее значительных, чем они, и более значительных, чем я? И не прав ли я, подозревая, что неукоснительное требование высокоморальности, предъявляемое в наши дни ко всему, что порождает писательское воображение, является лишь сильнодействующим снадобьем, которое со знанием дела подсовывают мне те из наших немощных современников, кто, не надеясь никогда ничего произвести на свет, хотят нас оскопить?

Как бы там ни было, прочтите развязку моего романа: она несомненно меня оправдает; кроме того, я заявляю, что произведение с такими легкомысленными подробностями, в сущности, очень нравственно, и я докажу это, как только обстоятельства позволят мне исполнить мое намерение. По-моему, в нем нет и двадцати страниц, которые не вели бы прямо к полезным выводам и высокой морали, все время бывшей моей целью 3 3 ... произведение с такими легкомысленными подробностями, в сущности, очень нравственно... нет и двадцати страниц, которые не вели бы прямо к полезным выводам и высокой морали, всё время бывшей моей целью . — Ш. Дюкло устами героя романа «Исповедь графа де ***» (1742) говорит, что его рассказ будет повествованием «об ошибках и грехах моей юности, которое может послужить <...> убедительным уроком» ( Дюкло Ш . Исповедь графа *** / Пер. Г. Сахацкого // Французский фривольный роман. М.: Эксмо, 2008. С. 222). Ср. также предисловие аббата Прево к «Истории кавалера де Грие и Манон Леско» (1731): «Произведение в целом представляет собой нравственный трактат, изложенный в виде занимательного рассказа» ( Прево А.-Ф . История кавалера де Грие и Манон Леско / Пер. М. Петровского, М. Вахтеровой. М.: Наука, 1978. С. 8 ). Ср. также предисловие Кребийона-сына к роману «Заблуждения сердца и ума, или Мемуары г-на де Мелькура» (1736): «Роман, нередко презираемый — и не без основания — людьми мыслящими, мог бы стать самым поучительным из литературных жанров, если бы авторы умели правильно им пользоваться <...>, сделали бы роман, подобно комедии, правдивой картиной жизни, порицая людские пороки и высмеивая то, что достойно осмеяния» ( Кребийон-сын . Заблуждения сердца и ума, или Мемуары г-на де Мелькура / Пер. А. Поляк, Н. Поляк. М.: Наука, 1974. С. 7). . Я согласен, что немногие заметят это сразу, но утверждаю, что со временем я внесу полную ясность, и обещаю: день моих откровений будет днем неожиданностей.