Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 2 [Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс]

Нужно прижиматься к берегу, чтобы преодолеть встречное течение и водовороты. Только небольшие корабли способны проделывать подобные пируэты, и многие из них теперь покоятся на дне.

Никогда не знаешь заранее, чем закончится борьба со стихией, борьба, в которую вступаешь с тревогой, обещая себе, что это в последний раз, но, когда страшный рубеж остается позади, радость победы заставляет позабыть о клятве. После двенадцатичасового изнурительного маневрирования я вхожу в фарватер Асэба и устраиваю суточную передышку, благодаря которой мои пассажиры оживают и возвращаются к пище.

На «Фат-эль-Рахмане» нет кают, и люди живут на задней палубе. Ночью они спят на узких скамейках или прямо на досках, завернувшись в одеяла. Днем обрывок ветхого паруса кое-как защищает их от солнца.

Это довольно суровое испытание для женщины, привыкшей к удобствам. Поэтому я решил сделать остановку в Асэбе, маленьком порту на юге итальянской колонии, неподалеку от границы с французским Сомали.

Наместник, врач по профессии, доктор Ланцони встречает меня с трогательным радушием.

Это толстый человек с мясистым, покрытым угрями лицом, огромный фиолетовый нос которого напоминает клубень или набухшую почку. Но, подобно всем людям с носом картошкой, толстыми губами и лоснящейся кожей, он кажется уродливым лишь на первый взгляд. Вскоре проникаешься к ним симпатией, ибо их природные изъяны, как правило, окупаются доброй мягкой душой. Моя дочь, сперва напуганная этим огромным шумным зверем, теперь спокойно играет с ним, как с добродушным слоном.

Заботливый Ланцони, стараясь развлечь гостей, показывает нам свои владения. Единственным зрелищем, которое добряк может предложить нам в Асэбе, являются каторжные работы туземцев в местной исправительной тюрьме, вроде той, что когда-то была в Обоке. Узники прикованы друг к другу за ногу, попарно. Их щиколотки, охваченные железными кольцами, обмотаны грязными, забрызганными кровью тряпками. Один из напарников держит в руке цепь, чтобы облегчить ходьбу.

Каторжники работают не спеша на строительстве дороги. Цепи сковывают их шаги и замедляют движения; даже охранники, черные солдаты-тиграи [10] Тиграи — одна из народностей Эфиопии. ( Примеч. пер. ) , заразились от них вялостью.

— Какое преступление совершили эти негры? — спрашиваю я.

— О, ничего особенного, но закон очень суров. Обычная кража карается несколькими годами тюрьмы. Однако, если срок превышает два-три года, узники чаще всего не доживают до конца, хотя с ними обращаются по-человечески. Опасные преступники и убийцы отбывают пожизненное наказание, ибо у нас, как вам известно, упразднена смертная казнь. В таких случаях близким разрешается приносить им еду, что очень облегчает их участь.

— Как вы считаете, это послабление делается ради экономии?

— Конечно, нет, причем, если это данакилец, близкие приносят им отравленную еду. Они предпочитают умереть. Некоторые наместники пытались воспрепятствовать этому путем отмены посещений. Тем не менее узники все равно добивались своего, разве что окольным путем, при содействии охранников-туземцев. Что ж… лучше предоставить им свободу действий…

Я смотрю, как человеческое стадо понуро бредет с работы, втекая в единственные сводчатые ворота мрачной тюремной стены.

Всегда чувствуешь себя неловко перед заключенным, даже если он негр: собственная свобода как бы тяготит нас при виде его страданий.

Завидев нас, туземцы клянчат сигареты. У меня их нет, но Ланцони передает мне несколько пачек, видимо, предусмотрев это заранее, и отворачивается, подзывая охранника, чтобы не видеть нарушения режима: заключенным запрещено курить.

Я бросаю им сигареты, будучи уверенным, что они разделят их по-братски, как все люди в беде. Только в аду каторги, когда человек не способен больше угнетать и подавлять себе подобных, он начинает думать о братстве людей как о спасительном средстве, ибо за каждую отданную крупицу ему воздастся сторицей.

Внезапно лицо одного из узников, одетых в серую тюремную робу, на фоне которой выделяется черный регистрационный номер — все, что осталось от прежнего человека, — лицо, отмеченное, подобно другим, печатью безнадежности, озаряется ослепительной, адресованной мне улыбкой.

Где я видел это лицо? Трудно сказать, но эта улыбка воскресила в памяти чей-то знакомый облик.

Узник хотел что-то сказать, но дубинка охранника вернула его в ряд, отсекая связавшую нас незримую нить надежды.