Афонсо Лима Баррето - Печальная судьба Поликарпо Куарезмы

По пути на почту Куарезма вспомнил, что ему предстоит выступать. Он зашел в книжный магазин и купил книг о пехоте. Ему также были нужны уставы, но их он надеялся найти в Генеральном штабе. Куда их пошлют? На юг, в Маже, в Нитерой? Неизвестно… Неизвестно… Ах, если бы это помогло воплотить в жизнь его идеи и помыслы! Кто знает? Может быть, позже… Остаток дня он провел, терзаясь сомнениями относительно того, правильно ли он тратит свою жизнь и энергию.

Муж Ольги не стал задавать вопросов и отправился к дочери генерала. Он был внутренне убежден в том, что новейшая наука, которой он владел, может все, — но вышло иначе. Девушка по-прежнему сохла, и если ее безумие слегка пошло на убыль, то организм хирел. Она была худой и слабой — до того, что едва могла привстать в постели. Больше всего с ней общалась мать; сестры немного отстранились — заботы молодости увлекали их в другую сторону.

Госпожа Марикота, утратив свойственный ей вкус к праздникам и балам, все время сидела в комнате дочери, утешала ее, ободряла, а порой долго смотрела на нее, словно чувствовала свою вину в ее горе.

Из-за болезни черты лица Исмении заострились, скука уже не читалась на нем так явственно, глаза перестали быть тусклыми, а ее прекрасные каштановые волосы с золотым отливом сделались еще прекраснее, обрамляя бледное лицо. Говорила она мало, и поэтому в один прекрасный день госпожа Марикота очень удивилась ее разговорчивости.

— Мама, когда Лала выходит замуж?

— Когда закончится мятеж.

— А он еще не закончился?

Мать ответила. Дочь помолчала, глядя в потолок, и после этого минутного созерцания сказала:

— Мама, я скоро умру…

Она произнесла эти слова уверенно, мягко и естественно.

— Не говори так, дочка, — возразила госпожа Марикота. — Как это ты умрешь? Ты выздоровеешь, папа отвезет тебя в Минас-Жерайс, там ты поправишься, наберешься сил…

Мать говорила медленно, гладя ее по лицу, как ребенка. Терпеливо выслушав ее, дочь спокойно сказала:

— Ну что ты, мама! Я знаю, что скоро умру, и поэтому прошу тебя кое о чем…

Госпожа Марикота была поражена ее безмятежным и твердым тоном. Оглядевшись, она встала, чтобы прикрыть полуоткрытую дверь. Ей хотелось отогнать от дочери эту мысль. Но Исмения повторила еще раз, терпеливо, мягко, безмятежно:

— Я знаю, мама.

— Хорошо, допустим, ты знаешь. Чего ты хочешь?

— Я хочу одеться невестой, мама.

Госпожа Марикота попробовала было шутить, острить, но дочь повернулась на другой бок и заснула, дыша редко и чуть слышно. Мать вышла из комнаты, взволнованная, со слезами на глазах, втайне убежденная, что дочь говорит правду.

Вскоре так и случилось. В то утро доктор Армандо пришел к девушке в четвертый раз; та уже несколько дней чувствовала себя лучше, говорила разборчиво, садилась в постели и охотно беседовала с другими. Госпоже Марикоте нужно было нанести кому-то визит, и она оставила больную на попечение сестер. Они несколько раз заходили в комнату. Девушка, казалось, спала, и они занялись своими делами. Но вот Исмения проснулась и сквозь приоткрытую дверцу шкафа увидела свой свадебный наряд. Желая увидеть его поближе, она встала, прошла босиком и разложила одежду на постели, чтобы полюбоваться ею. Ей захотелось облачиться во все это. Она надела юбку, и тут нахлынули воспоминания о ее рухнувшем браке, о Кавалканти, о его костистом носе и затуманенных глазах — воспоминания, не омраченные гневом, словно речь шла о давно посещенных краях, от которых остались яркие впечатления.

А вот о гадалке она вспоминала со злобой. Мать, введенная в заблуждение, вместе со служанкой пришла к госпоже Синья. С каким безразличием та сказала: «Он не вернется!» Так больно… Злая женщина! С того дня… А-а-а! Застегнув юбку — кроме нее и лифа, она не надела ничего, поскольку не нашла корсета, — Исмения встала перед зеркалом. В нем отразились ее обнаженные плечи, белая-белая шея… Исмения поразилась: неужели это все она? Потрогав себя там и здесь, она возложила на себя свадебный венец. Фата нежно, будто мотылек, опустилась на ее плечи. Внезапно она почувствовала слабость и со стоном навзничь повалилась на кровать, свесив ноги. Когда ее нашли, она была уже мертва. На голове у нее по-прежнему был свадебный венец; снежно-белая круглая грудь виднелась из-под лифа. Похороны состоялись назавтра, и в течение двух дней дом Алберназов был полон гостей, как во времена самых блестящих празднеств.

Куарезма был на похоронах. Ему не очень нравилось присутствовать при погребениях, но все же он пришел. Несчастная девушка лежала в гробу, покрытая цветами, в свадебном платье, без единого изъяна, как на картинке. Она почти не изменилась, оставшись и на смертном ложе все той же Исменией, болезненной, подавленной, с мелкими чертами лица и прекрасными волосами. Смерть не тронула ее скромную, все еще немного детскую прелесть: она сходила в могилу такой же незначительной, невинной, лишенной собственного выражения, какой была при жизни.