Ахмед Танпынар - Покой

Однако если тетушка добиралась до лавки, поход ее бывал не напрасен: часть денег с торговца она в любом случае получала. Мюмтаз и Ихсан поражались ее умению. Между тем удивляться тут было нечему.

Мать Ихсана любила Арифе-ханым, но болтовню ее терпеть не могла. По мере того как пребывание Арифе-ханым в доме затягивалось, ее раздражение, знакомое им с детства, росло. Наконец, когда она готова была взорваться, вызывали автомобиль, они отправлялись с Арифе-ханым, которая не знала, куда они едут, в город и сначала высаживали старую служанку на пристани, с которой ходил пароход в Ускюдар, а после этого тетка ехала прямо в лавку.

— До свидания, Арифе, дорогая… Можно я тебя еще позову? — всякий раз говорила она Арифе-ханым на прощание.

Прибывшую в лавку в таком состоянии духа домовладелицу выпроводить было сложно. Бедняга уже имел печальный опыт. Несколько раз он пытался попробовать старый способ: жаловаться на то, что у него болит живот и прочее. В первый раз тетушка Сабире-ханым посоветовала ему выпить мяты, а во второй раз назвала более сложное лекарство; но когда услышала жалобы на болезнь и на третий раз, то спросила:

— Ты пил лекарства, о которых я тебе говорила?

Бедолага сказал, что нет, и в ответ на это она заявила:

— Тогда чтоб я о твоих болезнях больше не слышала, понятно?

И в тот третий визит торговец понял, что не сможет выпроводить эту старуху, которую одновременно терзают и ярость, и угрызения совести. Поэтому теперь, когда она приходила, он угощал ее кофе, за столом говорил о том, что из счета надо бы кое-что исключить, а как только кофе бывал допит, вручал ей конверт и выпроваживал. После этого пожилая дама садилась на такси и отправлялась по магазинам, где покупала всем достойные подарки, и возвращалась домой, лишь когда спускала все полученные деньги до последнего куруша [14] Куруш — мелкая турецкая монета, в одной лире насчитывается сто курушей; основная денежная единица в позднеосманское время. . Ихсан с Мюмтазом считали лавку с арендатором, получение платы за нее и Арифе-ханым, которая также была органической частью процесса, единственным развлечением старухи, единственной роскошью, которую она могла себе позволить, и важной проблемой, занимавшей ее свободное время, и потому к этим походам относились положительно.

Кто бы что ни делал на Острове Ихсан-бея, все принималось снисходительно, а каждая невероятная фантазия, каждое проявление любопытства воспринималось не со смехом, а с улыбкой. Таково было желание владельца Острова; он верил, что так все будут счастливы. Этот дом счастья он строил по камушку много лет. Но сейчас судьба вновь испытывала его, потому что болезнь оказалась тяжелой. Мюмтаз вспомнил, что Ихсан болел уже восьмой день. Говорили, что по четным дням болезнь проходит спокойнее.

Не отдохнувший из-за прерванного сна, Мюмтаз попытался взбодриться и спустился вниз. Племянница Сабиха сидела за столом с обиженным видом, обутая в его домашние туфли.

Мюмтаз не мог видеть, как этот шумный от природы ребенок сидит тихо, не издавая ни звука. Правда, Ахмед тоже был всегда спокоен. Но он был таким от рождения. Постоянно считал себя виноватым. Особенно с того дня, как узнал печальные обстоятельства своего появления на свет. Интересно, кто и когда ему рассказал? Этого никто не знал. Может, кто-то из соседей? С того дня Ахмед постоянно сидел в углу и сторонился домочадцев. Если кто-то хотел его приласкать, ему казалось, что его жалеют, и он принимался плакать. Такое случается. Иногда люди бывают осуждены от рождения, как и тростник иногда ломается сам по себе. Сабиха же была другой. Она была для этого дома сказкой. Всегда без умолку болтала, везде лазала, придумывала разные небылицы, распевала песни. Ее хохот и радостные крики часто звенели на Острове Ихсан-бея.

Уже три ночи она толком не спала и, сидя на широкой тахте в эркере отцовской комнаты, изображая сон, дежурила с другими домочадцами у постели больного.

Мюмтаз насколько мог весело посмотрел на девочку, на ее побледневшее лицо с ввалившимися глазами. Уже три дня она была без красной ленты на голове.

Три дня назад она пообещала Мюмтазу: «Я больше не буду завязывать себе ленту! Когда папа поправится, тогда и наряжусь». Она сказала это, как всегда, игриво, с обыкновенной своей улыбкой и жеманством, которыми пользовалась всегда, когда хотела показать взрослым, что понимает их и хочет с ними дружить. Однако, когда Мюмтаз попытался приласкать ее, заплакала. У Сабихи было два способа плакать. Первый способ — это обычный детский плач, плач тех, кого напрасно обидели и постоянно притесняют. От этого плача лицо ее делалось уродливым, голос неприятным, ее начинало трясти, короче говоря, как каждый эгоистичный ребенок, она превращалась в маленького демона-ифрита.