Николай Лейкин - Неунывающие россияне

– Да, жаден у вас хозяин. Вот и я копейки от него не видал, – сказал коновал. – Купца Толоконникова вон лечил от запою, подмешивал ему в вино мыло и лошадиную пену и хорошо поживился, а от вашего – синя пороха не видал. Что-ж, на овсе что-ли выгадываешь? – спросил он.

– Какое выгадываешь! Везде сам входит. Как слободен, так из конюшни не выживешь.

– А хочешь, я тебя научу нажить копейку?

– Зачем не хотеть? Научи.

Коновал наклонился к кучеру.

– Запусти жеребу-то шип под копыто. Пусть его маленько похромает, – сказал он, сдерживая голос. – А потом на меня и укажешь. Я вылечу, а деньги, что удастся содрать, пополам… Что-ж, в самом деле, он словно собака на сене. Нужно и от него пощетиться. Ходит, что ли?

– Это что! Это можно! – согласился кучер.

Результатом соглашения была потребованная с обеих сторон водка, вследствие чего коновал напился пьян и, придя домой, сильно избил свою беззаконницу и завалился спать.

Поутру, проспавшись, он отправился опохмеляться, а также узнать, запустил ли кучер жеребцу шип. Василиса осталась одна. Поглядев на себя в осколок зеркала, она увидала, что весь левый глаз был у неё в синяке. Поплакав ещё раз и решив бросить коновала, ежели побои повторятся, она принялась за работу и села у окна шить. Шила она не долго и вдруг услыхала, что кто-то спрашивает в кухне Данилу Кузьмича.

– Дома нет! По лекарскому делу ушел, а может в трактире торчит, – отвечала хозяйка.

– А сожительница их дома? – допытывался голос.

– Та дома. Ступай вон туда.

В комнату вошел небольшого роста мужчина средних лет. Он был с бритым подбородком, в усах, в пальто, и в брюках, запиханных в сапоги. В руках он мял фуражку.

– Нам-бы Данилу Кузьмича. Мы насчет болезни, так как мы жестянщики и оловом себе ногу облили, – проговорил он тихо и робко.

Василиса прикрыла платком подбитый глаз.

– Он скоро придет, зайдите ужо после обеда или подождите теперь, – сказала она.

– Лучше уж подождать. Конечно, хоть мы и не дальние, вот тут сейчас в улице, а все лучше… Пожалуйте это вам-с… кофейку… сказал он, вынув из кармана полуфунтовой тюрюк с кофеем и подавая Василисе.

– Зачем это? Не надо, – сказала она.

– Помилуйте, это ничего не стоит… Где-ж вам взять-то? Мы тоже о ваших страданиях наслышаны.

Василиса взяла кофей и попросила пришедшего сесть. Он сел, побарабанил себя пальцами по коленам и сказал:

– Буйны они очень, ну да это они от того, что все в забытье, своим ведомством заняты и к тому же малодушество к этому самому вину питают.

– Вон как разукрасил, – сказала она.

– Ай-ай-ай! – процедил сквозь зубы жестянщик и прибавил: избави Господи, кто пьет. Кажется, хуже и болезни нет. Я по себе знаю, потому не приведи Бог как пил. И все из-за жены. Только не я её бил, а она меня. Верите ли, приведет в дом полюбовников и заставит их, чтоб они меня били. И оттого я и малодушествовал к этому самому вину до того, что раз жизни себя лишить хотел. Вот оно питье-то до чего доводит! На всю жизнь отметка осталась. Жестянщик привскочил на стуле, подошел к Василисе и показал ей свое ухо, от которого осталась всего только четвертая часть.

– Отчего-ж это у вас? Зашибли? Спросила она.

– Никак нет-с, совсем в контру. Городовые оторвали, в чувство приводивши, – отвечал он.

Коновал всё не приходил. Жестянщик ждал его. Он оказался до нельзя разговорчивым и когда говорил, то у него даже брызгали слюни из рта. Через четверть часа Василиса узнала, что жена его была дочь извозчика, содержателя карет, но «только крепко набаловавшись с господами офицерами, так как те у них на постое стояли», что женили его обманом и подпоив; что теперь жена его хотя и жива, но уехала в другой город и живет с теми же «господами офицерами».

Также поведал он ей, что во время пьянства были ему всевозможные видения. То видел он сам себя висящим в петле удавившимся, то видел бесов, которые водили его по помойным ямам и отхожим местам и старались утопить, то вдруг икона запрещала ему, как «окаянному, смердячему грешнику» молиться себе и раз даже плюнула на него.

– Не человек я был в те поры, а просто червь какой-то, гад ползучий, продолжал он. И решил я покончить с собой – удавиться, потому что уж коли иконы меня к себе не принимали, так чтож-я был после этого? Снял с себя крест и полез в сундук, чтоб взять полотенца и разрезать их, так как веревки у меня не было. Открыл я крышку и уж запустил руку, глядь на нутро-то… А на нутре-то у меня картина была прилеплена: генерал князь Кутузов едет на коне и саблей машет. Взглянул на него – ну просто живой. Глазами на меня моргает, саблей машет и шепчет: Ан не удавиться тебе, Кузя! Ан не удавиться!..