Лайош Надь - Избранное

Петур улыбался.

— Да, да, это помню. А потом в питейной я заставил цирюльника песни петь. Он вошел в азарт и, помнишь, здорово пел: «Еще сегодня ночью жандармской кровью распишусь…»

И он пропел песню до конца, спел обе строфы.

— Хорошая песня! Чудная! Никогда еще не слышал ее, — пролепетал Ваи-Верашек.

Духай махнул рукой.

— Старинная песня. Теперь уж ее не знают нигде, а здесь в округе я ее частенько слыхал.

— Я хотел бы выучить ее.

— Ну, вот слушай, — сказал Петур и снова затянул песню. Но пел уже тихо: «Если я войду, если я войду в Абоньскую корчму…»

Ваи-Верашек разыскал в кармане клочок бумажки, и его охватило чувство какой-то смутной радости, когда Петур любезно склонился к нему и стал тихонько напевать.

— Дай, пожалуйста, карандаш! — попросил Ваи-Верашек Духая.

В это мгновение на дворе залаяла собака. Она лаяла все неистовей. В комнате затихли, прислушались. Раздался громкий стук. Все переглянулись.

— Войдите! — крикнул Духай.

Дверь открылась. Вошел милиционер. Худой, высокий человек средних лет.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

— Добрый вечер, — ответили ему два-три голоса.

Петур отвел от него взгляд. Милиционер стоял с застывшим лицом.

— Что здесь происходит? Попойка, что ли?

Он оглядел комнату, взгляд его задержался на бутылках. Духай ответил:

— Да нет. Какая тут попойка? Сидим и беседуем.

— А в бутылках что? Конечно, ключевая вода… Разрешите поглядеть.

Он подошел к столу, поднял стакан и понюхал его. Петур крикнул:

— Нечего принюхиваться! Да, мы пили вино. Никто этого не отрицает.

— Хорошо. А запрещение вам известно?

Петур не отвечал. Ему хотелось молчать. Квашаи попытался смягчить положение:

— Но, милый друг, не будьте так строги. Запрещения мы, к сожалению, придерживаемся, потому что не разрешают пить…

Главный врач подтвердил:

— Придерживаемся. Не так, как председатель директории товарищ Ступко, который, впрочем, тоже придерживается этого запрещения, когда спит.

Квашаи стал оправдываться:

— Ну, выпил человек случайно полстакана вина. Это еще не нарушение. Лучше бы вы тоже выпили стаканчик. В такой холод это не повредит.

Милиционер сказал:

— Я не пью. А у вас ночная пирушка. Ведь я слышал и пенье. С поста видны ваши освещенные окна.

Хозяйка всполошилась. Не закрыты ставни! Вот ходят взад и вперед, и никому даже в голову не пришло ставни закрыть!

— Я слышал и какой-то выстрел. Может, это у вас стреляли, черт его знает…

— Выстрел? Ну, уж об этом я ничего не знаю. А мы ведь с товарищами сидим здесь с самого вечера.

Милиционер насмешливо усмехнулся.

— С «товарищами»? Может, с господами?

— Хорошо, пусть будет с господами.

Петур упорно глядел в пол. Милиционер несколько смутился. Духай только пуще смутил его:

— Я тоже слыхал что-то. Как раз хотел сказать. Но я подумал, что это вы стреляете, Стреляли где-то поблизости отсюда.

— А я не слыхал ничего, — заявил с убедительной простотой Квашаи. — Странно. Ведь у меня слух, как у зайца…

Милиционер колебался: стоит ли поднимать историю из-за выстрела, не будет ли это глупостью или несправедливостью. Но он боялся и поддаваться на эти речи, попасть впросак. Эти буржуи, как видно, ловкачи. Он стоял беспомощный, теряя почву под ногами. Больше всего ему хотелось уйти, но он не находил для этого предлога. Пожалуй, его удерживала и мысль, что, как только он выйдет, над ним будут смеяться.

— Выпейте немного вина, — сказала вдруг хозяйка и протянула ему стакан. — Все сейчас разойдутся по домам, и мы ляжем спать.

Милиционер взял стакан и мигом осушил его. Духай улыбнулся.

— Я не пьяница, но считаю, что изредка выпить немного винца неплохо. Верно, товарищ?

И тут милиционер пожалел, что принял угощение. Он вынужден был объясняться.

— Запрещение введено не для того, чтобы никто и никогда не мог выпить ни одного стакана вина. У этого распоряжения совсем иной… основной принцип. — Он не мог подобрать более вразумительного слова.

— И на красных запрещение не распространяется, не так ли? — накинулся на милиционера Петур, вонзив острый взгляд в его глаза. — Особенно при исполнении служебных обязанностей. Верно? Должен ведь кто-то реквизировать у буржуев этот яд. Верно? Нельзя же дозволять, чтоб он убивал, отравлял, губил их. Не так ли?

Милиционер покраснел до корней волос, даже уши у него стали карминового цвета. Он закусил губу и не произнес ни единого слова.

— Оставь, пожалуйста, Пишта. Обижать гостя неприлично. Он очень славный человек, — проговорил Духай и, подойдя к милиционеру, покровительственно похлопал его по плечу.