Эрнст Гофман: Крошка Цахес, по прозванью Циннобер

Когда женщина вскоре после этого проснулась, то почувствовала себя чудным образом освеженною и укрепленною. Ей казалось, как будто она поела вплотную и запила порядочным глотком вина.

— Смотри, пожалуй, — воскликнула она, — сколько утешения принес мне какой-нибудь часок сна! Однако, солнце уж скоро закатится за горы; скорей домой!

Она хотела поднять плетенку на спину, но остановилась, не видя своего уродца, который в это самое мгновение с писком поднялся из травы. Взглянув на него, она всплеснула руками от удивления.

— Цахес! — восклицала она. — Крошка Цахес, кто это причесал тебя так славно? Цахес, крошка Цахес, как украсили бы тебя эти локоны, если б ты не был такой гадкий, отвратительный. Ну, скорей в плетенку.

Она хотела взять и положить его на хворост; но он задрягал ножонками и промяукал довольно ясно: «Не хочу!»

— Цахес, крошка Цахес, — кричала женщина почти вне себя. — Кто же это тебя так скоро выучил говорить? Ну, если у тебя так чудно причесаны волосы, если ты можешь так хорошо говорить, так верно можешь и бегать.

Тут она подняла на спину плетушку с хворостом, а крошка Цахес ухватился за ее передник, и оба поплелись в деревню.

Им надобно было идти мимо пасторского дома. Пастор стоял в дверях с меньшим сыном, прекрасным златовласым мальчиком лет трех.

— Доброго вечера, фрау Лизе, — сказал он, когда бедная женщина с тяжелой плетушкой, полной хвороста, и с крошкой Цахесом, ковылявшим за нею, поравнялась с его домом. — Как поживаете? Ну, зачем же носить такие тяжелые ноши — вы едва идете. Присядьте-ка вот на эту скамейку да отдохните. Я велю вам вынести чего-нибудь выпить.

Фрау Лизе не заставила просить себя в другой раз, опустила плетушку наземь и уж открыла было рот, чтоб рассказать свое горе, как при быстром ее повороте крошка Цахес потерял равновесие и полетел в ноги пастора.

— Э, э! Фрау Лизе, что это у вас за прелестный мальчик? Да подобные дети истинно Божие благословение, — воскликнул пастор, взяв Цахеса на руки и начал его целовать, по-видимому, совсем не замечая, что неуч пищал и мяукал прегадко и даже хотел схватить его за нос зубами.

Фрау Лизе вытаращила глаза на доброго пастора и не знала, что подумать.

— Ах, любезный господин пастор, — начала она наконец плаксивым голосом, — хорошо ли служителю Божию насмехаться над бедной, несчастной женщиной, которую не знаю за что Господь наказал этим гадким уродцем!

— Что это за вздор несете вы, любезная фрау Лизе, — возразил пастор. — «Насмехаться — уродец — наказал Господь» — я решительно не понимаю вас. Вы верно ослепли, если не любите своего прелестного сына. Ну, поцелуй же меня, бедный крошка!

Пастор начал опять ласкать малютку; но Цахес ворчал: «Не хочу!» — и опять схватил было его за нос.

— Ну, посмотрите, какое злое зелье! — воскликнула испуганная фрау Лизе.

— Ах, милый папенька! — заговорил в это самое мгновение сын пастора. — Ты так ласкаешь детей; верно они все любят тебя очень, очень!

— Ну, слышите ли, — воскликнул пастор с блестящими от радости глазами. — Ну, слышите ли, фрау Лизе, как хорошо говорит ваш умный Цахес, на которого вы так нападаете. Я уж давно замечал, что вы из него не сделаете ничего путного, хотя бы он был еще в десять раз и умнее, и пригожее. Послушайте, Фрау Лизе, отдайте мне этого мальчика на воспитание. Он подает так много надежд! При вашей бедности, он только обременит вас; а мне будет очень приятно воспитывать его как собственного сына.

Фрау Лизе никак не могла прийти к себя от изумления.

— Но, любезный господин пастор, — восклицала она несколько раз сряду, — любезный господин пастор, неужели вы не шутите, в самом деле берете к себе этого уродца — хотите воспитать его, избавляете меня от этого наказания Божия?

Но чем более представляла она пастору ужасную уродливость своего сына, тем сильнее он заступался, говорил, что она в безумном ослеплении, что не стоит необыкновенного милосердия неба, которое послало ей такого дивного ребенка, и наконец, рассердившись, унес Цахеса в комнату и запер за собою двери.

Фрау Лизе стояла как окаменелая и не знала, наяву ли или во сне все это деется.

— Что же это, Боже мой, сделалось с нашим почтенным пастором? — рассуждала она сама с собою. — Как же это он влюбился в моего крошку Цахеса и глупого уродца принимает за прекрасного, умного мальчика? Ну, да поможет ему Бог — добрый человек! Он снял бремя с плеч моих и наложил на свои. Как же стала легка плетушка без крошки Цахеса.