Нгуен Хонг - Избранное

Бинь снова заплакала и спросила Лиен:

— Почему ж ты, сестрица, сама не выкупишь свою бумагу?

Вторая Лиен грустно засмеялась:

— А мне ни к чему, я привыкла.

— И тебе здесь нравится?

— Да, сестрица.

Бинь была удивлена и растеряна. Может, Лиен просто утешает ее? Ей казалось, что никакая женщина не согласилась бы остаться здесь и всю жизнь продавать свое тело. Наверно, сомнения отразились на ее лице, и Лиен, заметив это, сказала:

— Я не обманываю тебя, хотя обычно надуваю людей ради денег. Ты такая нежная и беспомощная! И судьба у нас с тобой одна. Я все сделаю, чтобы помочь тебе.

— Но где ты возьмешь столько денег? — торопливо спросила Бинь. — И почему ты сама не хочешь уйти отсюда, выйти замуж, иметь детей, семью?

Наивный вопрос девушки заставил сердце Лиен сжаться от боли. Она с тоской взглянула на Бинь, в глазах ее заблестели слезы.

— Нет, уж лучше я буду жить на «общественный счет».

— Всегда?

— Конечно. Пока не придет мой час.

Бинь хотела что-то спросить, но Лиен продолжала:

— У меня никогда не будет детей: я уже не могу родить. Ну, а муж — что ж, у кого деньги, тот и муж. Я люблю только деньги и людей, у которых есть деньги, вот и все! Так и проживу как-нибудь, день за днем… Ты — другое дело, у тебя есть сын. Тебя разлучили с ним, но ты можешь родить другого; ты еще будешь счастлива в своем доме с мужем и детьми…

Вторая Лиен и Восьмая Бинь умолкли. Каждая думала о своих горестях.

Лиен с тоской вспоминала свою жизнь, такую пустую и безрадостную, а Бинь вновь обрела надежду. «Какое счастье! Я вырвусь отсюда, вернусь к честной жизни…»

Бинь погрузилась в радужные мечты. Ее горячая рука дрожала в холодных ладонях Лиен, глаза ярко блестели. А потускневший взгляд Второй Лиен, казалось, искал в далеком прошлом улетевшие светлые дни…

В доме Нама из Сайгона вечером собралась братва. Парня в брюках из блестящего шелка, белой шелковой рубашке с отложным воротником и сандалиях на четырех ремешках звали Ты Лап Лы, он был головой над всеми, кто работал на базаре Шат. Толстый малый с большим отвислым животом и желтым лицом, с волосами, закрученными вокруг ушей, и роскошными баками (модная прическа «философ») был известен под кличкой Шесть Медных Черпаков; он заправлял карманниками и мелкими ворами из Сада провожаний. Рядом с Ты Лап Лы сидел еще один гость — тощий молодец с острыми, как сабля, бровями и ярко-красными губами; это был Ба Бай, гроза игорных домов Хайфона. Тут же в пьяной дремоте клевали носами, изредка зевая и потягиваясь, «коллеги» Ты Лап Лы: Тин Хиек — Девять Вычищенных Карманов, и Мыои Кхай — Десять Срезанных Кошельков. Они были главными над всеми, кто промышлял в порту, на больших улицах, набережных и в прочих оживленнейших местах города.

Если Ханой, столица Северного Вьетнама, слывший городом разгула и праздности, породил великое множество девиц легкого поведения, то Хайфон, самый крупный порт Индокитая и большой промышленный город, где жило более тридцати тысяч рабочего люда, пришедшего сюда из разных концов страны, тоже имел свою достопримечательность — бесчисленную братву, живущую преступлениями и грабежом.

Нам из Сайгона и пятеро его дружков были великими мастерами воровского дела, главарями братвы, той самой братвы, которая, с каждым днем становясь многочисленней и наглее, держала в страхе все побережье…

Небрежно пуская кольца опиумного дыма, Ты Лап Лы задумчиво смотрел в потолок и размышлял о том, что завтрашний базарный день, как ни крути, сулит ему порядочный куш: уж кто-кто, а его мелкие черти наколют не один карман. Положив голову ему на колени, Нам из Сайгона лениво щурился. Он всегда казался спокойным и даже чуть ленивым. Лишь шрам от удара ножа, тянувшийся со лба до уха, убеждал, что Нам не из тихих и не боится ни бога, ни дьявола.

Шесть Черпаков набил трубку и почтительно поднес к губам Нама. Но тот не соблаговолил притронуться к ней. Наверное, опиум надоел Наму, и он жаждал иных услад. Тогда Ба Бай спросил у Нама разрешения взять его трубку. Нам великодушно позволил. Согнув шею, отчего его тощие плечи поднялись до ушей, Ба Бай затянулся, трубка весело забулькала: «Во-во-во!»

Размеренное бульканье гулко разносилось по всем трем комнатам просторного богатого дома, где стояли шкафы и низкие скамьи, лежанки из красного дерева, зеркала на резных подставках и курильницы из меди, на стенах висели китайские картины. Дом этот казался дворцом среди окружавших его убогих домишек с ветхими крышами, в которых зияли дыры, прикрытые циновками или кусками брезента, а их закопченные, покрытые паутиной стены давно уже потрескались и развалились от старости. Все лачуги были забиты жалким скарбом бедняков, на топчанах кучей навалены одежда и белье, зловонное, изодранное в клочья. В этих трущобах ютились вечно голодные люди, с трудом зарабатывающие на жизнь: рабочие, кули, нищие, бродяги, мелкие торговцы, безработные, не смевшие показаться на улицах города и хоронившие себя заживо здесь, близ Малого базара, среди комарья, паразитов, зловонных луж и мусорных свалок…