Пио Бароха - Алая заря

— А по–моему, это верно! — воскликнул Либертарий.

— Да, со своей точки зрения он прав, — прибавил Хуан.

— Так рассуждает большинство испанцев, — возразил Либертарий. — В деревне, где есть свой касик, даже не спрашивают, есть ли у него право, а думают только о том, имеет ли он силу. Раз он самый сильный — значит, и самый правый. Это закон природы… борьба за существование.

Успех несколько вскружил голову горбуну, и он, не желая прослыть упрямцем, добавил с напускной скромностью:

— Я не очень–то разбираюсь в этих вопросах, а говорю так, по своему разумению… мне кажется, здесь было неплохо сказано о разных вещах, например, о распределении труда между всеми членами общества или об отмене права наследования.

— Но если вы отрицаете сами правовые принципы, на каком же основании вы отрицаете за сыном право наследовать отцу? — спросил Мальдонадо.

— Я бы издал закон, отменяющий это право. Мне кажется естественным, если все люди в начале самостоятельной жизни будут располагать равными орудиями труда. В дальнейшем умелец и работяга, разумеется, преуспеют, а лентяй пусть пеняет на себя.

— С победой анархии лентяи исчезнут.

— Это почему же?

— Потому что никому не будет интересно увиливать от работы. Стяжатели тоже сгинут.

Между Пратсом и Ребольедо завязался оживленный разговор.

— Ну, а те, кто умеют быть бережливыми? — спросил горбун.

— Денег не будет, как не будет ни собственности, ни тех, кто ее охраняет.

— А если воры?

— Воров не будет.

— А преступники… убийцы?

— Не будет и преступников. Раз исчезнет собственность, не будет ни воров, ни людей, убивающих ради наживы.

— Но есть люди, которые убивают потому, что у них это в крови.

— Значит, они больны и их нужно лечить.

— Следовательно, тюрьмы превратятся в больницы.

— Да.

— И там их будут поить–кормить, а они себе 6v прохлаждаться?

— Да.

— Значит, в скором времени профессия преступника станет выгодным делом?

— Вы всё понимаете слишком примитивно, — сказ Пратс. — Надо все изучить самым тщательным образом

— Хорошо, теперь о другом. Что мы, рабочие, получим от анархии?

— Как что? Жить будете лучше.

— Будем больше зарабатывать?

— Конечно! Каждый получит полный продукт своего труда.

— Вы хотите сказать, что всякий получит столько, сколько он заработал?

— Именно?

— Кто же это определит и каким образом?

— Разве трудно увидеть, кто сколько наработал? — спросил Пратс с раздражением.

— В вашей профессии и в моей это не трудно, но кто же определит меру труда инженеров, изобретателей, художников и вообще людей, наделенных талантами?

Каталонца задело, что он не попал в число людей, наделенных талантами, и он воскликнул с раздражением:

— Ну, все эти самые таланты пусть отправляются дробить камни на дорогах.

— Нет, это не верно, — возразил Мальдонадо. — Каждый должен заниматься своим делом. И тогда один сможет сказать: «Я написал эту книгу», другой — Я возделал это поле», третий — «Я сшил эту пару сапог», и все будут равны.

— Допустим, — подхватил Ребольедо, — но даже если предположить, что изобретатель ничем не превосходит сапожника, то среди самих изобретателей найдется такой, который создаст нужную машину, а другой сделает пустяковую, и тогда первый явно превзойдет второго, точно так же как среди сапожников всегда останутся хорошие и плохие, — одни будут превосходить других.

— Этого не будет, ибо исчезнет само понятие превосходства одних людей над другими.

— Но это просто невозможно.

— Почему же?

— Потому что все равно как если бы на мои слове: «Эта скамейка длиннее той кисточки», вы бы ответили: «Завтра она не будет длиннее, ибо мы упраздняем метры, пяди и локти, то есть все меры длины, и поэтому нельзя установить, что длиннее, а что короче».

— Вы так рассуждаете потому, что на все смотрите с сегодняшней точки зрения и не понимаете, что завтра мир может совершенно измениться.

— Неужто я такой глупец! Понимаю не хуже вас. Я сомневаюсь только, можете ли вы знать, что будет завтра. Поэтому когда вы говорите, что исчезнут воры, преступники, что все будут равны… я не верю этому,

— Ну и ладно.

— И не могу верить. Скорее я поверил бы в папу римского, чем во все чудеса, о которых вы рассказываете.

Мальдонадо пожал плечами и сказал несколько нелестных слов в адрес цирюльника.

— Вы меня не убедили, — сказал Мануэль, обращаясь к горбуну.

— И ясно почему, — запальчиво воскликнул Мадридец. — Потому что все эти формулы — чистая глупость. Есть только одна стоящая штука — революция ради революции: чтобы разгуляться можно было.