Пио Бароха - Алая заря

На третий день Игнасия предложила позвать сеньора Кануто, старуху, которая отлично могла бы ухаживать за больным, и тем самым освободить Сальвадору от дополнительных забот.

Мануэль не возражал, но про себя проклинал сестру на чем свет стоит. Сальвадора заявила, что не видит никакой необходимости приглашать чужого человека, и Мануэль растрогался до слез.

Все чувства его были обострены до предела, и любой пустяк мог вызвать в нем прилив нежности или приступ ярости. Стоило, например, войти Сальвадоре, поправить подушку и спросить, не нужно ли ему чего–нибудь, и он испытывал такую благодарность, что готов был отдать за нее жизнь. Напротив, когда входила Игнасия и говорила: «Ты выглядишь сегодня лучше», Мануэля трясло от злости. «Что это со мной? Бросаюсь на людей как собака», — думал он.

Прошла неделя, и Мануэль начал вставать. Был август, и, как всегда в эту пору, ставни балкона держали закрытыми: солнце пробивалось только через щели; в его луче плавали пылинки, да порой мухи проносились через золотой столб, словно капельки раскаленного металла. Мертвый покой царил в пустынных окрестностях; обожженная полуденным зноем земля, казалось, дышала молчанием, и природа была погружена в летаргию. Только звенели цикады, да изредка раздавался одинокий свисток паровоза.

Каждую субботу, утром, под балконом, где обычно работала Сальвадора, неизменно появлялся слепой и пел старинные песни, аккомпанируя себе на разбитой гитаре. Опрятно одетый, в плаще и широкополой шляпе, он держал на ремешке маленькую беленькую собачку, служившую ему поводырем. Голос его, небольшой, но приятный, звучал красиво, когда он пел хабанеру под названием «Старая мать», начинавшуюся словами: «Ай, мама, что за ночка была», и другие чувствительные романсы. Мануэль прозвал старика «Романтиком», и все в доме знали его под этим именем. Сальвадора всякий раз бросала ему с балкона монетку в десять сантимов.

По вечерам Мануэль слышал из своей комнаты, как приходили ученицы Сальвадоры: сначала раздавались разговоры внизу, потом скрип старых лестничных ступенек, потом поцелуи, которыми они обменивались со своей учительницей, а затем шум швейной машины, постукивание вязальных спиц, взрывы смеха, гомон голосов.

Когда девушки расходились, Мануэль шел поболтать с Сальвадорой. Они открывали балкон и часами смотрели, как быстрые ласточки весело чертят в бездонном небе замысловатые узоры; вечерний воздух постепенно приобретал опаловый оттенок, а Мануэль лениво следил, как течет время, как сгущаются сумерки в печальном оранжевом небе, как загораются фонари на пустынной улице и бредут, звеня бубенчиками, стада коз.

Однажды Мануэль увидел сон, сильно занявший его воображение. Он увидел во сне себя и рядом с собой женщину. Это была не Хуста, а совсем другая женщина: стройная, грациозная, улыбающаяся. Он ужасно мучился, стараясь понять, кто она. Стоило ему приблизиться к ней — и она убегала. Но потом он настиг ее и, дрожа от восторга, заключил в свои объятья. Тогда он принялся рассматривать ее и узнал Сальвадору. С той самой ночи он стал думать о Сальвадоре иначе, чем прежде.

В один из августовских вечеров в городе стояла невыносимая жара. Мануэль уже поправлялся, но чувствовал себя очень слабым. Белесое небо почти сплошь было затянуто тучами, с земли поднимались столбы черной пыли. Порою солнце совершенно скрывалось, и тогда жара делалась нестерпимой. В комнатах потрескивала рассыхающаяся мебель. Мануэль видел из окна, как небо постепенно становится желтовато–красным. Скоро послышались дальние раскаты грома. Потянуло запахом влажной земли. Нервы Мануэля были напряжены до предела, и неизъяснимая тоска сжимала сердце. В небе блеснула молния, полился дождь. Сальвадора затворила окно и они остались в полутьме.

— Сальвадора! — позвал Мануэль.

— Что тебе?

Мануэль ничего не ответил, только схватил ее за руку и сильно сжал.

— Позволь мне поцеловать тебя, — прошептал он.

Сальвадора подставила щеку и почувствовала жаркое прикосновение губ. Мануэль ощутил на своих губах живительную свежесть. В эту минуту вошла Игнасия.

По мере того как Мануэль выздоравливал, Сальвадора обретала обычное спокойствие и по–прежнему держалась ровно со всеми, никого не обделяя своим ласковым вниманием. Мануэлю же хотелось видеть с ее стороны некоторое предпочтение.

«Надо с ней объясниться», — не раз думал он. Однако дома это трудно было сделать: мешала Игнасия.