Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Первая ее тревога после Девятого сентября была вызвана первым письмом от Косты. Он писал не из Софии, а из Радомира. Сообщал, что едет на фронт. И это письмо его было полно шуток. Но на этот раз мать ни разу не улыбнулась. Она глубоко вздохнула, опустила руки, побледнев и задумавшись, и не проронила ни слова. Тут только вспомнила она слова Манола, что борьба еще не кончена.

Дед Фома, привыкший улавливать и понимать все тревоги снохи по выражению ее лица, вопросительно заглянул в письмо.

— Это от Косты? — спросил он.

— От него, — глухо ответила она.

— Что он пишет?

— Едет на фронт.

Но это сообщение не произвело как будто никакого впечатления на свекра.

— И Анго едет добровольцем, — сказал он только.

Манол приехал на два дня по партийным делам и сообщил, что скоро придут советские войска. Весть эта вихрем пронеслась над селом, подхватила жителей и понесла их волной на шоссе, ведущее в город. На шоссе, на краю площади возвели арку. В середине ее большими красными буквами было написано: «Добро пожаловать, дорогие гости!» Над аркой прибили большую доску с надписью: «Слава нашим освободителям!» Арка вся была украшена зеленью и флагами. Народ начал поспешно выстраиваться по обе стороны шоссе. Гостей должен был приветствовать Запрян, выбранный председателем сельского комитета Отечественного фронта. Высокий и потемневший в скитаниях по чужим местам, по вокзалам и этапным комендантствам, а также в заботах и тревогах о своем многочисленном семействе, он теперь выглядел стройней, моложе и внушительней. Шагая взад и вперед возле арки, он отдавал распоряжения. Время от времени подходил к Манолу и, наклонившись, шептал ему что-то на ухо. Тот отвечал только легким кивком. Школьники, облазившие и общипавшие все сады, выстроились впереди всех с большими букетами в руках. Некоторые бегали даже на болота — нарвать поздних полевых цветов. Две молодки, жены партизан, принаряженные, расфранченные, беспокойно топтались на месте, так как на них была возложена первая и самая важная обязанность: поднести дорогим гостям хлеб-соль.

Все взгляды были устремлены на шоссе, по направлению к городу. Вон там, на повороте, из-за садов покажутся первые красноармейцы.

Стеснившись в два ряда, встречающие работали локтями и коленями, чтоб продвинуться хоть на шаг вперед. Кто повыше ростом, становился на цыпочки, вперяя в пространство любопытный взгляд над сотнями голов. Местами слышалась короткая, отрывистая перебранка, кое-где вдруг заплачет ребенок. Нетерпеливые молодые парни вышли из рядов и пустились со всех ног в сторону города, чтобы первыми встретить гостей.

Последним пришел дед Фома. Он задержался из-за того, что решил переодеться с ног до головы. Надел новое белье, новую безрукавку, новый суконный пиджак. Манолица начистила его чувяки, надела ему на голову новую шапку. Ей пришлось с ним повозиться, потому что старик на этот раз был придирчив и капризен насчет одежды, как никогда, раза два даже здорово рассердился и отчитал ее. Она понимала его и старалась ему угодить. В конце концов его напыщенный вид, словно к венцу, рассмешил ее. Но он остался серьезным и сосредоточенным, так что она не посмела сказать ему ни словечка.

Этот день был для деда Фомы величайшим праздником во всей его жизни. Старик считал, что нужно встретить братушек, наших освободителей, в чистых одеждах и с чистым сердцем. Об этой встрече он мечтал годами. Она снилась ему во сне и казалась чем-то недостижимым. Дед Фома знал, что русские братья когда-нибудь да придут, но не верил, что доживет до этого и увидит это своими глазами. А вот дожил, идет встречать…

Когда дед Фома пересек площадь и подошел к рядам стоявших перед аркой, народ, стеснившийся так, что яблоку негде было упасть, расступился и дал ему дорогу. Это неожиданное внимание растрогало его. Взволнованный и сконфуженный, он незаметно очутился впереди других, оглянулся и отступил назад. Он услыхал, как прошептали его имя, и этот шепот побежал по рядам, словно шорох сухих листьев, подхваченных легким ветерком. Привыкнув всегда быть позади, заслоненным, незаметным, пренебрегаемым, дед Фома совсем смешался. Он повернулся, чтобы спрятаться за снохой. Но она, видимо, осталась где-то позади. И старик, не зная, куда деться, словно прирос к месту, смущенный и растерянный. Несколько человек, расхаживавших возле арки, вдоль рядов и поддерживавших порядок, поклонились старику и пожали ему руку. Дед Фома всегда думал, что братушек нужно встретить так вот торжественно, радостно, всем скопом, но ему никогда не приходило в голову, что его поставят на самое переднее место, да еще будут руку ему жать, словно какому сановнику.