Вилли Бредель - Отцы

Фрау Хардекопф оттого так возмущалась упрямством и неблагодарностью рюшеровских ребят, что у нее самой, как ей казалось, было немало причин для недовольства своими старшими сыновьями, С каждым днем они все больше и больше ускользали из-под ее влияния, становились все строптивее, своевольничали, шли своими путями. Мать не желала считаться с тем, что дети стали взрослыми; она никак не могла привыкнуть к мысли, что ее добрых советов не хотят слушать и что мальчики сгорают от нетерпения познать жизнь на собственном, хотя бы и горьком опыте. У обоих уже были невесты. Значит, очень скоро они приведут в дом чужих женщин. Фрау Хардекопф смутно предчувствовала, что с их приходом на ее семью обрушится множество больших и малых бед. Она была того мнения, что чем дольше сыновья будут сторониться женщин, тем разумнее они поступят. Но дети ее придерживались, по-видимому, другого мнения, в особенности Отто, который, закончив ученье, стал уже полноправным работником и теперь наравне с Людвигом приносил матери каждую неделю свои двенадцать марок. Он был куда бойчей своего старшего брата, любил общество, танцы и… девушек. Каждое воскресенье он обзаводился новой невестой. И каждая из них была окончательно и бесповоротно единственная, настоящая любовь. На клятвы он не скупился. В воскресенье вечером он приносил домой любовные трофеи: снимки, сделанные в одной из моментальных американских фотографий и изображающие его с очередной невестой. Не было такого воскресенья, когда он не предавался бы глубокомысленным и торжественным размышлениям о женитьбе. Правда, каждое воскресенье на новой избраннице.

Фрау Хардекопф видела, как сыновья отходят от нее. Это казалось ей черной неблагодарностью, вопиющей несправедливостью. Для того ли она долгие годы, забывая сон и отдых, пеклась о детях, чтобы в один прекрасный день ими завладели чужие женщины, которым они отдадут свою любовь и заботу?

— Чего ты волнуешься, Паулина, мир так уж устроен, ничего не поделаешь. Скажи спасибо, что они еще не вылетели из гнезда. В былое время сыновья, едва оперившись, уже покидали родительский кров, торопились повидать белый свет. В свое время и я так же поступил.

Она и слышать ничего не хотела. Разве теперешнюю жизнь сравнишь с прежней? А главное — женщины стали хуже. Едва ли найдется хоть одна с честными намерениями, все расчетливы, только и думают, как бы обеспечить себя.

Иоганн Хардекопф с усмешкой взглянул на жену. А ведь только вчера ночью она придвинулась к нему, обняла и, словно в глубоком испуге, зашептала: «Иоганн, вот и мне уже скоро пятьдесят стукнет. Мы стареем, Иоганн! Боже мой, у меня это как-то и в голове не укладывается. Мы стареем. Нас уже не слушают, мы никому не нужны. Надо уступать место другим. Ах, Иоганн, нет ничего страшнее старости. Как это страшно!»

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощной, такой слабой и растерянной… Она прижалась к его широкой сильной груди и — кто бы поверил? — Паулина плакала, плакала потому, что она уже никому не нужна, что вот-вот надо уступить место другим.

Так и сейчас она совсем пала духом. Иоганн привлек ее к себе.

— Не робей, Паулина, — утешал он ее, — ведь я-то еще с тобой.

Однако в пять утра Паулина вскочила с постели, и нерастраченная энергия по-прежнему била в ней ключом. Когда она пошла будить мужчин, на столе уже стоял дымящийся кофе. Еще не было шести, а она, отнеся чашку кофе больной соседке, не спавшей с четырех часов, уже вышла месте с мужем и сыновьями из дому.

Две недели фрау Хардекопф заменяла соседку: орудуя шваброй и тряпкой, она убирала обширные залы банка, мыла полы, подметала лестницы. Наконец фрау Рюшер объявила, что совсем поправилась и может работать. И опять она усталой, шаркающей походкой спускалась каждое утро по лестнице, скрючившись после болезни сильнее прежнего.

Другой соседке, Виттенбринкше, фрау Хардекопф, вероятно, не оказала бы подобной дружеской услуги. Виттенбринкша была ленива и неряшлива, а фрау Хардекопф ничего так не ненавидела в человеке, как лень. А кроме того, супружеская жизнь этих соседей была для нее загадкой. Виттенбринкша, по мнению фрау Хардекопф, лишена была женского достоинства, она и ее муж вели себя как животные, не как люди. От таких надо держаться подальше, говорила Паулина.

Тем горячей Паулина Хардекопф принимала к сердцу все, что касалось не щадившей себя и не щадимой другими Рюшер. После долгих уговоров ей удалось ввести Рюшер в сберегательный ферейн «Майский цветок». С тех пор она неизменно таскала ее с собой на все вечера ферейна. В старомодном темном платье, с маленьким пучочком волос на макушке, сложив на коленях костлявые, разъеденные мылом и содой руки, сидела Рюшер в одном из самых укромных уголков бального зала. Изумленными, счастливыми глазами разглядывала она смеющихся, довольных людей, весело кружившихся под легкие мелодии вальсов.