Алексей Будищев - С гор вода

Было хмуро.

Ветер выл и говорил деревьям:

— Будет страшно, будет страшно! Вот увидите!

Деревья нагибали головы, шептались, не верили.

Мало ли о чем болтает ветер! Для него нет выше наслаждения, как попусту напугать их. Посмеяться над их робостью и, озоруя, умчаться неведомо куда. Старая береза, видавшая на своем веку виды, обросшая у корня мхом, ободряла соседок помоложе; не верила, вздыхая, шелестела:

— Шалит, шалит…

А молодые кустики верили, шарахались все в одну сторону, в испуге припадали к самой земле.

Богавут нетерпеливо ходил взад и вперед по аллее, слушая гуденье ветра и шелест деревьев, поджидая Надежду Львовну. Зачарованное ласками тело томилось жаждою встречи, тосковало, гневно высчитывая минуты. Но она не приходила; вероятно, надоедливо следующий по ее пятам Илюша мешал, пробуждая и в ней сердитое негодование. Но, может быть, она сумеет все-таки обмануть бдительность нелепого преследователя и придет сюда? О, если бы поскорее!

Богавут опустился на скамью и сжал ладонями виски. Ветер все гудел, точно пытался убедить и его:

— Будет страшно, — вот погоди!

И невольно в душе пробуждалось смятение; вспоминались темные ужасы, пережитые, едкие и косматые, вызывавшие озноб. И ветер рос. Весь сад уже охватывало смятение. Поверили и старые деревья. Шумели:

— Страшно!

Сизые, бесшумные тени целой гурьбой наполнили сад, прятались под кустиками от ветра. Ползком перебегали дорожки, пугливыми ватагами забивались в частый вишневник. Но ветер находил их и там, сердито разрывал чащи вишневника, выгонял снова на дорожки, гулко улюлюкал им вслед.

«И меня найдут! Скоро найдут здесь. Скоро! Скоро!» — подумал в смятении Богавут.

Он поднялся на ноги и заломил руки.

— Найдут, — прошептал он, — найдут.

И снова начнутся муки, которым нет названия.

И ужасы жадно припадут к телу, как бессонные сказочные вампиры.

— А-а, — простонал он.

Все сильное тело зажгло тоскою, как молодой дуб молнией.

— Я хочу жить, хочу жить! — стонал Богавут, весь изнемогая от тяжких воспоминаний.

Он поспешно пошел аллеей, вдруг одряхлев, как старик, сгорбившись, с бессильно болтающимися руками. Его сознание будто заколебало бурею. Воля словно расплющилась под ударами молота.

— Я хочу жить, жить, — безудержно стонало в нем все.

Он поспешно обогнул сад, прошел на бугор, спустился в глубокую лощинку, словно кто-то бежал за ним по пятам.

— А если ты, как и тот… Изуродуешь себе лицо, — робко и невнятно подсказал ему здесь темный ужас вздрагивающими губами.

— Что? — не совсем понял Богавут.

— Попортишь себе лицо… — опять подсказали вкрадчиво, — ради безопасности…

Он будто замерз, неподвижно застыл, как бы оценивая подсказанное.

— Чем? — наконец, выговорил он вслух.

Ветер громко и злобно выл в лощине, и взбаламученный косматый мрак тяжко и жидко плакал, будто разбитой грудью.

— Чем? — повторил Богавут.

Мрак совсем скрутился в колючий клубок, холодом дохнул в самое лицо:

— Холостым выстрелом в лицо…

Он проворно вынул из кармана револьвер. Заглянул в его дуло.

— А пулю надо вынуть, — шепнули ему.

Он снова и также быстро спрятал револьвер. Замахнулся обеими руками, словно желая раздробить кого-то одним ударом.

— К чёрту, — завопил он, потрясая кулаками, — к чёрту, падаль ползучая!

И опять взбежал на бугор, беспокойно оглядывая окрестности. Огромные глыбы туч медленно крутились на закате, взбираясь друг на друга, свиваясь в причудливые руины. Сразу же почувствовалось там присутствие огненного, играющего облаками, зажигающего молнии. Казалось, он играл там, теша свою творческую фантазию, легко и плавно взбрасывая глыбы на глыбы в какое-то причудливое и сказочное сооружение. Затем освещал работу рук своих вспыхивающей мантией. Будто спрашивал у полей:

— Хорошо?

И тотчас же разрушал все в мгновенной игре. И опять принимался за творчество, как художник, вечно ищущий нового.

Богавут сел на землю, охватил обеими руками колена и все глядел на вспыхивающие безмолвным огнем громады туч. Ветер гудел возле самого уха, как труба, и ерошил его волосы. И опять зеленоватым огнем вспыхивали молчаливые тучи.

Тоскуя и мучаясь, он вскрикнул всей раздавленной мыслью своей:

— Огненный! Огненный! Я хочу жить!

Золотой обрез зеленоватой широкой мантии осветил близко-близко благоговейно выгнувшиеся деревья, вырвал из мрака в лугах недовершенный стог, вспыхнул в желтой прорве оврага.