Алексей Будищев - С гор вода

Потом на его щеках робко проглянул румянец.

— Нет, я обязательно требую жребия между мной и тобой, — слишком поспешно заговорил он, — обязательного жребия, слово не должно расходиться с делом ни на волосок, и если я всегда настаивал… на… жребии…

Он вдруг замолчал, точно осекшись, точно язык отказал ему в повиновении; робко он стал глядеть на безбровый глаз Свержнева.

«Что же и он молчит? Зачем и он молчит?» — мучительно прошло в нем.

— Что же метнем жребий, если ты так хочешь, — ответил как-то сухо Свержнев. — Ты все настаиваешь на своем? Да?

Богавут молча кивнул лицом. Свержнев встал со стула. Поправил на себе ремень, провел рукой по груди. Его глаза забегали, точно он что-то разыскивал на столе.

— Бросим монету что ли? — спросил он Богавута застенчиво и не глядя в его лицо. — Или вот что: у тебя в портсигаре много папирос? — вдруг спросил он, увидев на столе стальной портсигар.

— Не знаю. Раскрой, посмотри и кури, если хочешь, — глухо ответил Богавут.

Свержнев поспешно, точно обрадовавшись, взял портсигар, высоко приподнял его, не раскрывая.

— Вот жребий готов, — сказал он, — хочешь? Если в портсигаре четное число папирос, — исполнять поручение пойду я, нечетное — ты. Согласен?

— Согласен, — выговорил Богавут.

— А если там нет ни одной папиросы?

— Ноль — чет, — ответил Свержнев, все еще высоко в левой руке придерживая портсигар, а правой аккуратно засучивая рукав подрясника у левой кисти.

— Считай папиросы, — поторопил его Богавут каким-то раздвоившимся голосом.

— Подожди. Возьми карандаш и запиши вон там на бумаге: «Четное число — С., нечетное — я».

Богавут взял со стола карандаш, придвинул бумагу. Карандаш выскользнул из рук, но он поймал его на лету.

— Готово, записал, — сказал он через мгновение.

— Теперь засучи мне рукав у правой кисти. Вот так, спасибо. Четное — я, нечетное — ты. Так? — Он стоял во весь рост у стола, длинный в своем подряснике.

— Считай, — попросил Богавут.

Раскрыв портсигар, Свержнев сразу вывалил все папиросы на стол и тотчас же прикрыл их левой кистью, чтобы они не рассыпались по столу.

— Раз, — начал он счет, — две, три, четыре, — Правой рукой он доставал папиросы из-под кисти левой, по одной, и аккуратно откладывал их в сторону.

— А ты их проверяй и складывай обратно в портсигар, — сухо и строго посоветовал он Богавуту.

Тот беспрекословно повиновался.

Опять начался счет.

— Семь, восемь, — просчитал Свержнев.

— Тебе? — поспешно проговорил Богавут.

— Нет, под рукой есть еще папиросы, — ответил Свержнев. — Я просчитал — восемь?

— Восемь!

Одеревеневшая мысль стонала, как расплющенная молотом: «Как много папирос. Как много!»

Свержнев попросил:

— Выше засучи мне левый рукав!

— Готово. Считай.

— Я просчитал — восемь?

— Восемь.

Переговаривались, не узнавая своих голосов.

— Проверь точнее. Надо быть точным.

— Девять, десять, — опять начался счет.

— Все?

— Есть еще!.. Но немного… Кажется…

«Разве отвернуться к стене и не глядеть и не считать, — подумал Богавут, — или хорошо бы уткнуться в подушку… и крепко зажмуриться…»

— Одиннадцать, — считал Свержнев.

Точно огнем обожгло сердце: «Неужели все?»

— Двенадцать… Последняя, — сказал Свержнев. — Чет. Идти мне.

И изнеможенно опустился на стул.

— Я рад за тебя, — выговорил он, хотя с трудом и не скоро.

Богавут, осторожно ступая по полу, заходил от угла до угла. Долго ходил так молча. Молчал и Свержнев. И летняя жаркая ночь тяжко молчала за окнами.

И медленно, как раздавленные, ползли тяжкие минуты.

Потом Свержнев встал на ноги, медленно и с трудом приподнявшись.

— Ну, прощай, — проговорил он упавшим, расслабнувшим голосом.

Богавут безмолвно, но жарко протянул ему руку. Левой крепко зажал глаза и как-то вбок заломил голову. Свержнев крепко сжал его руку в обе ладони, чувствовал, как она сотрясалась до самого плеча, безмолвно передавая ему что-то.

— Ну спасибо, спасибо, — едва слышно бормотал Свержнев, тиская эту руку в своих сжатых ладонях, — спасибо!

Его изъеденные губы затрепетали. Голову слегка задергало.

— Спасибо, — сказал он в последний раз, — что же делать!

С крыльца было хорошо видно: широкая фиолетовая полоса ярко и гордо охватила собой пол востока. Мощно говорила пробуждающимся полям всеми цветистыми переливами:

— Радуйтесь!

А человек стоял на крыльце бледный, блеклым взором глядел на нее, но не приветствовал.