Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Не прошли мы и десяти шагов, как некий Б. То***, неплохой человек, который, однако, по слухам, был осведомителем трибунала, видит меня, подходит и кричит: «Как, вы здесь, сударь? Как я счастлив вас видеть! Вы наверняка сбежали из Пьомби. Радость-то какая! Расскажите, как вам это удалось».

Я беру себя в руки и со смехом отвечаю, что он переоценивает мои возможности: вот уже два дня, как меня выпустили на свободу. Но он твердо заявляет, что это ложь, поскольку накануне он был в таком месте, где бы непременно узнал об этом. Читатель может вообразить себе, что я испытывал в эти минуты: я посчитал, что меня разоблачил человек, которого наняли меня арестовать, и для этого ему достаточно только подмигнуть первому попавшемуся на пути стражнику, а их в Местре полным полно. Я попросил его говорить шепотом и пройти со мной на задний двор трактира. Он пошел туда; вокруг никого не было, и, когда мы приблизились к небольшой канаве, за которой тянулось широкое поле, я взял в правую руку свою пику, а левой потянулся к его воротнику; но он проворно перескочил через канаву и пустился бежать со всех ног в противоположном от Местре направлении, время от времени оборачиваясь и посылая мне воздушные поцелуи, означавшие «счастливого пути, счастливого пути, не беспокойтесь». Наконец он исчез из виду, и я возблагодарил Господа, что осмотрительность этого человека помешала мне совершить преступление, ибо дурных намерений он против меня не питал; однако положение мое было ужасно: я находился в состоянии войны, объявленной совокупным силам Республики, и вел сражение в одиночку. Мне надлежало пожертвовать всем ради предосторожности и предусмотрительности.

Я сунул пику в карман и, мрачный, как человек, только что избежавший смертельной опасности, бросил презрительный взгляд на Бальби, этого труса, который был всему виной, и направился к карете; мы сели в нее и без всяких приключений доехали до Тревизо. Мой спутник, чувствовавший, что виноват, даже не посмел нарушить молчание. Я размышлял о том, как бы мне избавиться от его компании, сулившей одни неприятности.

Я заказал у почтмейстера в Тревизо карету и пару лошадей, чтобы ехать в Конельяно ровно в семнадцать часов; сейчас было пятнадцать с половиной. Я чувствовал, что умираю от истощения, и не отказался бы перехватить на ходу супа; но и четверть часа могли стать для меня роковыми: я все время представлял, как на меня набрасывается отряд стражников и вяжет по рукам и ногам. Мне казалось, что, если меня схватят, я лишусь не только свободы, но и чести. Я направился к воротам Святого Фомы и вышел из города, словно собираясь на прогулку; пройдя милю по проезжей дороге, я свернул с нее, чтобы больше уже на нее не возвращаться; я намеревался выйти за пределы страны, пробираясь среди полей на Фельтре, хотя существовал и более короткий путь через Бассано, — однако те, кто скрывается от преследования, непременно должны искать самый дальний маршрут, поскольку за беглецами всегда гонятся по дорогам, ведущим в близлежащие города, где их и хватают.

Прошагав три часа, я растянулся на голой земле, не имея сил идти дальше: я либо должен был раздобыть какое-то пропитание, либо умереть на месте. Я велел монаху расстелить на земле мой плащ, а самому идти в видневшийся неподалеку дом мызника, раздобыть немного хлеба, мяса, супу, воды и вина; я ему дал один филипп, чтобы оставить его в качестве залога за тарелки и приборы. Заявив, что не ожидал от меня такой робости, он отправился выполнять поручение. Мой злополучный компаньон физически был крепче меня; он, правда, не спал, но накануне поел, а недавно выпил шоколада, душу его не терзали опасения, — при всем при этом он выглядел худым, я же казался в десять раз сильнее и выносливее его. Но это впечатление было обманчивым.

Хотя дом этот не был трактиром, добрая хозяйка послала нам с крестьянкой хороший обед. Монах сказал, что она внимательно разглядывала монету, опасаясь, что она фальшивая, но он заверил ее, что его друг расплатится венецианскими деньгами. Бедный мой спутник слегка смахивал на плута, поэтому хозяйка была права, проявив подозрительность. Расположившись на траве, мы съели прекрасный обед, который обошелся мне всего в тридцать сольдо. В те годы мне по зубам было самое жесткое мясо. Когда я почувствовал, что меня обуревает сон, я вновь пустился в путь, точно представляя себе, в каком двигаться направлении. Через четыре часа я остановился у какой-то деревни, и славная селянка сказала мне, что я нахожусь в двадцати милях от Тревизо. Я безумно устал, ноги мои распухли в щиколотках; до сумерек оставался только час. Я лег в тени деревьев и велел спутнику своему сесть рядом. Самым дружеским тоном я сообщил ему, что мы должны направиться в Борго ди Вальсугана, первый город, находящийся за пределами Республики и принадлежащий епископству Трента; там мы будем в такой же безопасности, как в Лондоне, и сможем отдохнуть столько, сколько понадобится, чтобы полностью восстановить силы; но чтобы добраться до этого города, нужно соблюсти необходимые меры предосторожности, первая из которых заключается в том, чтобы разделиться и войти туда с разных сторон, он — через лес Монтелло, я — по горам и через Фельтре, ему — более легким путем и имея при себе все мои деньги, мне же — более трудной дорогой и без единого сольдо в кармане. Я сказал, что дарю ему свой плащ, который он сможет без труда поменять на кафтан и шляпу, тогда в этой одежде да с его физиономией в придачу все будут принимать его за простого крестьянина. Я попросил его немедленно расстаться со мной и поджидать меня в течение суток в Борго ди Вальсугана, куда он сможет попасть уже послезавтра. Я назвал ему и место встречи — первый постоялый двор при входе в город по левую руку. Я сказал, что нуждаюсь в отдыхе и смогу предаться ему лишь при полном душевном покое, и как только я останусь один, пусть даже без денег, несомненно, Господь укажет мне, как поступить, не подвергая себя величайшей из опасностей, то бишь аресту. Можно не сомневаться, что в настоящее время все стражники Республики уже предупреждены о нашем побеге и через нарочных получили приказ искать нас во всех трактирах, а главная примета — то, что нас двое; им также известно, во что мы одеты, а то, что он — без шляпы и в плаще, подбитом шелком, должно сразу же броситься в глаза. Я живо обрисовал ему всю плачевность моего состояния и крайнюю необходимость десятичасового безмятежного сна, поскольку я был обессилен, от усталости я в буквальном смысле не чувствовал ни рук, ни ног. Я показал ему свои колени, ноги и ступни, покрытые волдырями и стертые до крови, ибо башмаки из тончайшей кожи, пригодные разве что для гладких венецианских мостовых, были вдрызг разодраны. Скажу безо всякого преувеличения, я бы умер от изнеможения, не найди я на эту ночь хорошую кровать, а все постоялые дворы приходилось обходить стороной. В ту минуту, когда я это говорил, одному-единственному человеку было бы под силу схватить меня и отвести в тюрьму, ибо я не сумел бы оказать никакого сопротивления. Описав монаху все это, я убеждал его, что если мы вдвоем отправимся на поиски пристанища, то рискуем быть схваченными на месте из-за одного только подозрения, что, возможно, мы и есть те самые двое, которых разыскивают. Мой милый спутник позволил мне закончить монолог, не проронив ни слова, и выслушал меня с огромным вниманием.