Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

С одной стороны мы уперлись в железную решетку, служившую дверью, я отодвинул расположенную сбоку щеколду и потянул на себя одну из створок. Мы вошли внутрь и в темноте стали ощупывать стены, продвигаясь к центру, там мы наткнулись на большой стол, вокруг которого стояли кресла и табуреты. Мы направились туда, где угадывались окна; я открыл одно из них, распахнул ставни и посмотрел вниз: в тусклом свете виднелись лишь темные пропасти между куполами собора. Мне и в голову не пришло спускаться туда, поскольку я хотел понять, куда направляюсь, а эти места мне были незнакомы. Я закрыл ставни, мы вышли из зала и вернулись к своей поклаже, лежавшей возле слухового окна. Там, совершенно обессилев, я бросился ничком на пол и через мгновение уже лежал, положив под голову узел с веревками. У меня не оставалось ни моральных, ни физических сил. Я мечтал отдаться даже не на волю сна, а уповал на смерть-избавительницу. Меня охватило блаженное забытье. Я проспал почти четыре часа и пробудился только от пронзительных криков и сильных тычков, которыми награждал меня монах. Он сказал, что пробило одиннадцать часов и что у него в голове не укладывается, как можно спать в подобной ситуации. Он был прав, но спал я потому, что ничего не мог с собой поделать: я находился на последнем издыхании, физическое и умственное напряжение, истощение, последовавшее за тем, как два дня я не ел и не спал, — все это требовало от организма крепкого сна, который сразу же восстановил мои силы. Он сказал, что уже пришел в отчаяние, опасаясь, что я не проснусь, поскольку, несмотря на то что он два часа истошно кричал и пытался меня растолкать, я никак на это не реагировал. Я посмеялся над ним, радуясь, что мрак рассеялся и в помещении стало светлее: через два слуховых окна проникали утренние сумерки.

Я встал со словами: «Отсюда должен быть выход; пойдем сломаем здесь все; нельзя терять ни минуты». Мы подошли к железной двери на другом конце помещения, и мне вдруг показалось, что в узком простенке находится еще одна дверь. Я просунул свою пику в замочную скважину, молясь, чтобы эта дверь не оказалась шкафом. После трех или четырех толчков она открылась, и я увидел каморку, а за ней — галерею с нишами, заполненными тетрадями: мы попали в архивы. Дальше вела лестница, по которой мы тотчас же спустились и оказались перед кабинетом для отправления естественных нужд. Спустились по второй лестнице и через стеклянную дверь внизу без труда вошли в Канцелярию дожей. Я поспешил вернуться назад и забрать свой тюк, оставленный возле слухового окна. Взяв все и вернувшись в каморку, я заметил на комоде ключ. Я подумал, что это ключ от той двери, которую я открыл пикой, и решил проверить, не повредил ли я скважину. Дверь легко поддалась, я ее запер, а ключ вернул на место. Возможно, мне не стоило так стараться, но мне казалось, что это важно; думаю, я должен рассказывать обо всем подробно.

Вернувшись в Канцелярию, я застал своего спутника у окна, он прикидывал, сможем ли мы выбраться отсюда с помощью веревок. Взору моему открылись закоулки, видимо прилегающие к собору, — попади мы туда, и сразу окажемся в западне. На одном из бюро я увидел железный инструмент с закругленным концом и деревянной ручкой, каким секретари обычно прокалывают пергамент, а в отверстие продевают веревочку со свинцовой канцелярской печатью. Я спрятал этот инструмент в карман и, открыв бюро, нашел в нем копию письма, где говорилось о том, что светлейший посылает генералу-проведитору три тысячи цехинов на восстановление древней крепости на Корфу. Если бы я нашел эти деньги, то присвоил бы их без зазрения совести: я находился в таком положении, когда всякое деяние Божье есть благо. Нужда — это великий учитель, наставляющий человека относительно его прав.

Быстро все осмотрев, я понял, что придется ломать дверь Канцелярии, поскольку, несмотря на усилия, мне не удалось приподнять щеколду с помощью пики. Тогда я решил проделать дыру в одной из дверных створок; там, где на дереве было меньше всего сучков, это казалось легче всего. Сначала мне не удавалось оторвать доску в том месте, где она крепилась к другой створке и где проходила щель; но через несколько минут дело пошло живее. Я велел монаху канцелярским инструментом проделывать отверстия, в которые я затем вставлял эспонтон; затем, раскачивая его из стороны в сторону, ломал, крошил, измельчал дерево в щепки, не обращая внимания на производимый мною адский шум, от которого монах дрожал с головы до ног, потому что слышен был этот шум, вероятно, издалека. Я сознавал опасность, но решил с ней не считаться. Через полчаса дыра стала уже достаточно большой, теперь можно было остановиться, потому что расширять ее дальше было уже невозможно. С сучками, выступающими слева и справа, снизу и сверху, можно было справиться только с помощью пилы. Окружность дыры выглядела устрашающе, из нее торчали острые щепки, угрожая разодрать одежду и поранить кожу. Расположена она была на высоте пяти футов; я поставил табурет, на который вскарабкался монах; он просунул в отверстие голову и руки, я встал на другой табурет позади него и, держа его сначала за ляжки, а потом за лодыжки, пропихнул вперед в кромешную тьму; я не беспокоился, потому что знал расположение дворца. Когда мой спутник оказался по ту сторону двери, я бросил ему все свои пожитки, а веревки оставил в Канцелярии. На два стоящих рядом табурета я водрузил третий и влез на него. Таким образом, дыра оказалась на уровне моих бедер. Я с трудом ввинтился в нее до самого паха: все-таки она получилась достаточно узкой, и, когда я уже не мог дальше продвигаться вперед, а сзади подталкивать меня было некому, я попросил монаха обхватить меня поперек туловища и тянуть к себе без малейшей жалости и даже по кусочкам, если потребуется. Он исполнил приказ, а я ничем не выдал боль, хотя кожа на боках и бедрах была расцарапана до крови. Как только я оказался по ту сторону двери, я собрал свои вещи, спустился на два пролета и без труда открыл дверь внизу: такие замки в Венеции называют a la tedesca [99] Немецкие (ит.) . ,снаружи их открывают ключом, а изнутри — оттянув пружину. Я оказался в коридоре перед дверью, ведущей к Золотой лестнице, а поодаль находился кабинет военного министра, именуемого savio alla scrittura [100] Мудрый от грамоты (ит.) . . Дверь в Залу четырех дверей была закрыта, равно как и дверь на лестницу, напоминавшая по размерам городские ворота; чтобы сломать ее, потребовались бы копровая баба либо петарда. Мне было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться: мой эспонтон сделал все, на что способен. Труд его закончен, теперь этот инструмент достоин только висеть ex voto [101] Приношение по обету (лат.) . на алтаре моего святого покровителя. Я сел, ощущая полное спокойствие и умиротворение, и сказал монаху, что мое дело завершено, теперь пора вмешаться Господу. «Не знаю, — сказал ему я, — придут ли уборщики дворца сегодня, в День Всех Святых, или завтра, в день поминовения усопших. Если кто-то появится, я сбегу, как только откроется эта дверь, и вы последуете за мной; но если никто не придет, я даже с места не двинусь, и если умру от голода, то ничего не попишешь».