Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Миловидная жена стражника плохо разбиралась в ремесле мужа, поскольку история, которую я ей рассказал, звучала совершенно неправдоподобно. На лошади — в белых чулках! На охоту — в костюме из тафты и без теплого плаща! Одному Богу известно, как муж посмеется над ней по возвращении. Ее мать взяла на себя заботу обо мне с той обходительностью, какую можно ожидать только от персоны самого высокого происхождения. Она стала обращаться ко мне материнским тоном и, чтобы не уронить своего достоинства, перевязывая мне раны, называла меня сынком. Если бы на душе у меня было спокойно, я бы недвусмысленно выказал ей свою благодарность и проявил хорошие манеры; но место, где я находился, и опасная роль, которую мне приходилось играть, слишком серьезно беспокоили меня.

Осмотрев мои колени и ляжки, она сказала, что придется немного потерпеть, но до завтра все заживет. От меня только требовалось всю ночь держать на ранах смоченные в чем-то салфетки и спать, стараясь не шевелиться. Я вкусно поужинал, а потом допустил ее к лечению; пока она обрабатывала мои раны, я заснул и не помню, как она уходила. Все, что я мог вспомнить на следующий день, это то, что я ел и пил с отменным аппетитом и позволил раздеть себя как ребенка. Во мне не осталось ни храбрости, ни страха, я ничего не говорил и ни о чем не думал; я ел, чтобы удовлетворить свою потребность в пище, и спал, уступив естественной потребности во сне, сопротивляться которой у меня не было сил; я пренебрег всем, чего требовал здравый смысл. Я так и не узнал, какой водой она меня мыла и было ли мне при этом больно. Я закончил трапезу в час ночи, а утром, проснувшись и услышав, как прозвонило двенадцать, решил, что это продолжение сна, поскольку мне казалось, будто я задремал мгновение назад. Мне потребовалось более пяти минут, чтобы душа очнулась ото сна и я смог удостовериться, что все это происходит наяву, чтобы от полудремы перейти к полному пробуждению. Но как только я пришел в себя, я тотчас же снял салфетки и с удивлением обнаружил, что раны мои затянулись. Я оделся менее чем за три минуты; сам убрал волосы в кошель, надел рубашку и белые чулки и вышел из комнаты, дверь в которую была не заперта. Я спустился по лестнице, прошел через двор и, не обратив ни малейшего внимания на двух стоящих там мужчин, которые могли быть только стражниками, покинул этот дом. Я ушел прочь от места, где нашел любезное обращение, хороший стол, обрел здоровье и полностью восстановил силы, при этом я трясся от ужаса, поскольку понял, что по неосторожности подверг себя величайшему риску. Я удивился, как я осмелился войти в это дом, а еще больше — как я из него вышел; мне казалось невероятным, что за мной не пошлют погоню и что меня не арестуют, где бы я ни оказался. Я шел без передышки пять часов кряду через лес и по горам, встретив по дороге лишь несколько крестьян. Я с огорчением вспомнил, что забыл на кровати свою рубашку, чулки и носовой платок, поскольку теперь у меня оставалась только одна рубашка, но горе было невелико: единственное, о чем я думал, — как побыстрее оказаться за пределами Фельтре.

Еще не было и полудня, когда, продолжая свой путь, я услышал звон колокола; посмотрев вниз с вершины небольшого холма, где я находился, я увидел церквушку, откуда раздавался этот звук, и заходивших в нее прихожан; я решил, что они идут к обедне, и мне тоже захотелось присутствовать на ней. Когда человек в отчаянии, все, что приходит ему на ум, он воспринимает как указание свыше. Это был день Поминовения всех усопших; я спустился вниз, вошел в церковь и с удивлением увидел там синьора Марка Гр***, племянника государственного инквизитора, и его супругу, синьору М. Пис***; я заметил, что они тоже удивлены. Я отвесил им поклон и пробыл до конца мессы. Когда я выходил из церкви, он последовал за мной, а жена оставалась внутри. Он сказал, подойдя ко мне: «Что вы здесь делаете? Где ваш спутник?» Я ответил, что спасаюсь бегством по этой дороге, а он, следуя моему совету, движется по другой, имея при себе шестнадцать ливров, которые я ему дал, оставшись без единого сольдо. Я явственно просил о помощи, она мне требовалась, чтобы попасть за пределы государства; он ответил, что ничем не может помочь, но что я могу рассчитывать на многочисленных отшельников, которые встретятся мне на пути: они не дадут мне умереть от голода. Он сказал, что его дядюшке стало известно о нашем побеге накануне в полдень, и его это не разгневало. Он спросил затем, как мне удалось проделать отверстие в свинце, а я ответил, что отшельники, наверное, собираются теперь обедать и, не имея денег, я не могу себе позволить терять ни минуты; отвесив ему поклон, я удалился. Я был доволен тем, что он отказал мне в помощи: мне было крайне приятно, что я оказался великодушнее этого скопидома, который даже в такой ситуации не смог побороть свою жадность. Будучи в Париже, я получил письмо, где говорилось, что когда супруга его об этом узнала, то всячески его отругала. Нет сомнения в том, что женщины гораздо более чувствительны, чем мужчины.