Жорж Санд - Лавиния

— Что значит такая стукотня, граф? — сказала она, улыбаясь. — Это настоящий приступ…

— Простите меня, Лавиния, — сказал граф, — умоляю вас об этом на коленях. Вы оставили наш бал так нечаянно, и я подумал, что вы больны. Все эти дни вы чувствовали себя не очень здоровой, и я испугался… Простите меня, Лавиния, я сумасшедший… Но я так вас люблю, что не знаю сам, что делаю!

Пока граф говорил, Лионель, едва опомнясь от удивления, предавался порывам неукротимого гнева.

«Дерзкая насмешница! Она заставляет меня присутствовать при свидании со своим любовником! — думал Лионель. — О, если это мщение было приготовлено, если она имела намерение оскорбить меня, не дешево ей со мной разделаться… Но какая глупость! Если бы я обнаружил теперь свою досаду, она стала бы торжествовать… Нечего делать! Будем свидетелем любовной сцены с хладнокровием истинного философа!»

Он прислонился к окну и концом хлыста своего развел немного занавески в том месте, где они соединялись. Таким образом он мог все видеть и слышать.

Граф де Моранжи был один из самых красивых мужчин в целой Франции — белокурый, высокий ростом, более важной, чем выразительной наружности, отлично причесанный, словом, настоящий денди, с головы до ног. Голос его был нежен и тих; говоря, он немного картавил; глаза его были прекрасны, хоть и без огня; рот невелик и несколько оправлен насмешкой; рука белая, как у женщины; нога красивая и обута с возможным совершенством. В глазах Лионеля граф являлся самым опасным соперником, и даже для чести англичанина стоило поспорить с ним.

Граф говорил по-французски, и Лавиния отвечала ему на этом же языке, объясняясь так же свободно, как и по-английски. Еще новое дарование, которого прежде не знал Лионель! Она слушала нежности красивого щеголя с удивительным снисхождением. Граф отпустил две или три страстные фразы, показавшиеся Лионелю не совсем сообразными с правилами высшего вкуса и даже неприличными. Лавиния не рассердилась; в улыбке ее не было заметно никакой досады. Она только уговаривала графа возвратиться на бал прежде нее, старалась дать ему почувствовать, что было бы неприлично возвратиться им туда вместе. Но граф упорствовал, просил позволения проводить ее только до дверей бальной залы, клялся, что войдет туда через полчаса после нее. Говоря все это, он схватил руку Лавинии, и она не противилась, с беспечной томностью позволяя такую вольность.

Лионель кусал себе губы от досады и нетерпения.

«Как я глуп, что остаюсь свидетелем этой мистификации, когда от меня зависит выйти отсюда!..»

Он дошел до конца балкона с намерением удалиться, но балкон был огорожен, а внизу темнели утесы и бездны. Несмотря на то, Лионель решился перешагнуть через решетку. Скоро он был принужден снова остановиться, разглядев, что утесы шли книзу отвесной стеной, и дикая коза не решилась бы прыгать с них. Месяц, мелькнув в эту минуту из-за тучи, осветил Лионелю глубину пропасти, от которой его отделяли едва несколько дюймов. Он принужден был зажмурить глаза, спасаясь от головокружения, которое начинал чувствовать, и с трудом удержался за балкон. Видя себя безопасным на небольшой площадке балкона, висевшего над бездной, он должен был зато сделаться невольным свидетелем торжества своего соперника. Вооружась философским терпением, Лионель решился хладнокровно слушать все сантиментальные тирады графа де Моранжи.

— Лавиния, — говорил граф, — пора оставить притворство. Невозможно, чтобы вы не понимали, как страстно я вас люблю. Вы обращаетесь со мной так жестоко, как будто страсть моя — ничтожная прихоть сердца, которая родится и умирает в один и тот же день! Любовь моя к вам заключает в себе судьбу всей моей жизни, и если вы не примете моего обета посвятить вам жизнь мою, вы увидите, что и светский человек может забыть все приличие и отказаться от власти холодного рассудка. Не доводите меня до отчаяния или страшитесь его последствий!

— Вы хотите, чтоб я отвечала вам решительно? — сказала Лавиния. — Хорошо, я исполню ваше желание. Скажите, знаете ли вы мою прежнюю жизнь?

— Да, Лавиния, я знаю ее. Я знаю, что человек недостойный, презренный обманул и покинул вас, и сострадание, какое я чувствую к вашему несчастью, еще более увеличивает чувство моего сердца. Только одни истинно великие души бывают жертвами злобы людей и общественного мнения…

— Знайте же, граф, — возразила Лавиния, — что я умела воспользоваться тяжкими уроками судьбы, и теперь ни мое собственное сердце, ни сердце другого уже не увлекут меня. Я знаю, что не во власти человека оставаться всегда верным своим клятвам и измена часто следует за ними. Не думайте уговорить меня, как дитя, и если вы говорили не шутя, вот мой ответ: я не доверюсь теперь ничьей любви. Женщина, которую судили строго за ошибки ее юности, всегда будет окружена щитом, крепким более самой добродетели: это — недоверчивость!