Эдит Уортон - Слишком ранний рассвет

— Куда я? — переспросил в замешательстве Льюис и стал рыться в кармане. — Я, конечно, без денег… Ты ведь знаешь, старик ничего не дает… но вот тебе доллар. Если он пригодится для миссис По, буду счастлив… почту за большую честь…

— Ах, Льюис… разумеется, он пригодится… и это так мило с твоей стороны. Я куплю им кое-что в лавке… Они мяса совсем не видят. Только то, что я принесу. А у нее ведь чахотка. И обе, и мать и она, так безумно горды… — Мэри-Аделин прослезилась, растроганная помощью Льюиса, а он вздохнул с облегчением: его тайна осталась при нем.

— Предутренний ветерок, — тихо сказал он, чувствуя, как воздух свежеет.

— Да, надо спешить, — заторопилась сестра. — К восходу солнца мне нужно быть дома, чтобы мама не знала…

— А мама не знает, что ты там бываешь, у миссис По?

На полудетском личике девушки выразилось лукавство.

— И знает, и в то же время не знает. Мы так с ней условились. Мистер По ведь безбожник, а ты знаешь, как на это смотрит отец…

— Понятно, — кивнул ей Льюис. — Теперь нам в разные стороны. Пойду немного поплаваю. — Передай ей, сестренка, что третьего дня в Нью-Йорке я слушал мистера По, он читал там стихи…

— Как, Льюис, ты слушал его? Но отец говорил нам, что он богохульник!

— Он поэт, великий поэт. Передай, что я так сказал. Обещаешь, сестренка?

— Не знаю… Мы с ней не ведем разговоров о мистере По. — Девушка смущенно умолкла и пустилась своим путем.

В маленькой бухте, откуда еще так недавно отплывал Коммодор, покачивалась в предутренней зыби неуклюжая шлюпка. Льюис подгреб на ялике, привязал его, перебрался на шлюпку. Порывшись в карманах, он извлек бечеву, парусную иглу и множество других неожиданных и странных предметов. Связав два весла, он укрепил их стоймя между передней банкой и носом и поднял на импровизированной мачте парус из одеяла. После чего закрепил бечеву за конец цветастого паруса и, держа ее левой рукой, взялся правой за руль.

Венера, меланхолично светившая серебром на узкой полоске бледно-зеленого неба, метнула в воды залива сияющий круг, как только утренний бриз надул этот парус любви.

Пройдя две-три мили вниз по заливу, Льюис Рейси спустил свой удивительный парус и пришвартовался в маленькой бухточке. В ту же минуту ивняк, окаймлявший усыпанный галькой берег, таинственно расступился, и Триши Кент заключила его в объятия.

Солнце уже поднималось из низких туч на востоке, поливая их жидким золотом, и, по мере того как свет разливался по небу, Венера теряла свой блеск. Но под ивами царствовал водянисто-зеленоватый сумрак, хранивший еще запоздалые шорохи ночи.

— Триши! Триши! — Юноша упал перед ней на колени. Потом он спросил: — Ты уверена, ангел мой, что никто не догадывается?

Девушка рассмеялась, забавно наморщив носик. Она склонила головку к нему на плечо, прижалась к его щеке крутым лбом и завитками волос и, держа его руки в своих, дышала шумно и радостно.

— Думал, совсем не доеду с этим дурацким парусом… — жаловался Льюис. — Скоро уже рассветет… только подумать, мне двадцать один вчера стукнуло, а я езжу к тебе в этой шлюпке, оснащенной, как детский кораблик в утином пруду. Как меня это мучает!..

— О чем тужить, милый! Тебе двадцать один год, и ты полный себе хозяин.

— Какой я себе хозяин? Он тоже так говорит, но держит меня как в тисках. Сейчас открыл в лондонском банке счет… Положил десять тысяч долларов на мое имя… Ты слышала, десять тысяч?.. А в кармане у меня нет ни цента. Что с тобой, Триши, милочка?..

Она обвила его шею руками, но сквозь поцелуи он чувствовал вкус ее слез. — Ну что с тобой, Триши? — молил он.

— Я совсем позабыла, что это — наше прощание… Зачем ты напомнил мне про Лондон?.. Как это жестоко! — корила она его, и в зеленой тьме их убежища ее глаза засверкали, как сверкают звезды перед бурей. Только у Триши глаза излучали такую стихийную ярость.

— Злючка! — засмеялся он, сам не на шутку взволнованный. — Мы прощаемся, верно, но ведь ненадолго. Что два года для нас? Пустяки! А домой я вернусь возмужалым, свободным, ни от кого не зависящим и буду просить тебя выйти за меня замуж… Громко, во всеуслышание, пусть знает весь свет… Подумай об этом, милая, и обещай мне быть храброй… и терпеливой, хотя бы ради меня… И я тоже тебе обещаю, — заявил он торжественно.

— Там будут другие девушки, множество, сотни… В этом испорченном Старом Свете они так хороши. Дядя Кент говорил, что в Европе дурные нравы, даже в моей бедной Италии.

— Ну а ты остаешься с кузенами, Биллом и Дональдом. Каждый день вместе с ними, с утра и до вечера. Я ведь знаю, он тебе нравится, этот верзила Билл. Ах, будь я шести футов ростом, насколько я был бы спокойнее, оставляя тебя. Ты ведь так непостоянна, дитя, — попытался он пошутить.