Эдит Уортон - Слишком ранний рассвет

— Ну и ну! — сказал я, не в силах оторвать глаз от картины.

Мой хозяин расправил плечи, засунул руки в карманы, и лицо его выразило ту притворную скромность, которую принято напускать на себя, когда хвалят что-либо, находящееся в вашем владении.

— Да-да! Макрино д'Альба. Все, что мне удалось ухватить из собрания Рейси.

— Все, что вам удалось ухватить?! Ну я вам скажу!..

— Вы не видели, значит, что там был за Мантенья! [29] Мантенья Андреа (1431–1506) — выдающийся живописец и мастер гравюры Раннего Возрождения. А Джотто! А Пьеро делла Франческа! Из лучших делла Франческа, какие вообще есть на свете. Девушка в профиль, с жемчужной сеткой на волосах, на фоне цветов водосбора. Картина вернулась в Европу… Кажется, в Национальную галерею. А маленький Карпаччо!.. Господи Боже!.. Упоительнейший святой Георгий… Этот ушел в Калифорнию… — Мой друг опустился в кресло со вздохом голодного человека, которого отогнали от пиршественного стола. — С трудом сколотил на свою… чуть было по миру не пошел, — сообщил он, как бы испытывая при этом некое утешение.

Я рылся тем временем в памяти, пытаясь отыскать верный ключ к его словам о собрании Рейси. Он назвал его так, словно каждому, кто интересуется живописью, оно должно быть отлично известно.

Тут меня озарило, и я словно вновь увидел загадочную усмешку на лице моей мамы.

— Послушайте, это не те ли картины, которые должны были перейти к бедняжке Луизе?

Селвин недоуменно поглядел на меня.

— Что еще за бедняжка Луиза? — и, не дожидаясь ответа, сказал: — Год назад они были у этой дурехи, у Нетты Косби. Понятное дело, она ни о чем не догадывалась.

Мы вопросительно поглядывали один на другого. Мой друг удивлялся моей малой осведомленности, а я, со своей стороны, старался проникнуть в генеалогию названной им Нетты Косби. Мне это наконец удалось.

— Косби? Вы имеете в виду Нетту Кент, которая вышла за Джима Косби?

— Именно. А Кенты в родстве с Рейси… Потому ей и достались картины…

Мной по-прежнему владели воспоминания.

— Я ведь чуть не женился на ней, когда кончил Гарвард, — сказал я, более адресуясь к себе, нежели к собеседнику.

— И получили бы в жены набитую дуру. Зато в придачу собрание дорафаэлевских итальянцев, одно из прекраснейших в мире.

— Прекраснейших в мире?

— Ну да, вы что, сами не видели? Впрочем, вы не могли его видеть. Сколько лет провели вы в Японии?.. Четыре года, так я и думал. А Нетта нашла картины только этой зимой.

— Что значит — нашла картины?

— На чердаке у старой мисс Рейси. Помните эту старуху, мисс Алатею? Жила на Десятой улице в страшном особняке, когда оба мы были мальчишками. По-моему, состояла в каком-то родстве с вашей матушкой. Так вот, старая дура прожила там добрых полвека, а на чердаке у нее, над самой башкой, лежало все это время на пять миллионов картин. Их, наверное, свалили туда после смерти бедного Рейси, он купил их в Италии бог весть когда. Не знаю, какой это Рейси, в этих Рейси сам черт ногу сломит, а я в родословных никогда не был силен. Знаю только, что всем и каждому Рейси приходились кузенами; возможно, это и было основным их занятием. И нью-йоркский Дом Рейси тоже, думаю, назван в их честь, хоть они его и не строили… Но был среди них один Рейси, молодой человек, о котором я очень хотел бы узнать поподробнее. От Нетты мне перепали кое-какие крупицы — ей-то вообще все равно. Совсем еще юным, только что из колледжа, он поехал в Италию, отец поручил ему купить старых мастеров для своей галереи; дело было, я думаю, в сороковых годах прошлого века. И он вернулся домой с этими неслыханными, с этими потрясающими картинами!.. Мальчуган в его возрасте!.. Только подумать!.. А старик лишил сына наследства за то, что тот привез хлам! Оба, и он и жена, умерли уже очень давно. Над ними так потешались после этой истории с картинами, что им пришлось скрыться, уехать куда-то в провинцию, жить там отшельниками. В спальне у Алатеи висели, говорят, их портреты; очень странные люди, не от мира сего. Один и я увидал, когда заезжал последний раз к Нетте; их девочка, единственное дитя, худенькая большелобая девочка. Бог мой, так это же ваша бедняжка Луиза.

Я кивнул.

— В платье из шотландской материи и в панталончиках?

— Да, в этом роде. А после смерти Луизы и обоих ее родителей картины, я так понимаю, достались старой мисс Рейси. В общем, тогда или позже — все равно безумно давно — Алатея их унаследовала вместе с особняком на Десятой улице. А когда и ее час пришел, оказалось, что за все эти годы старуха не удосужилась подняться хоть раз на чердак и взглянуть на картины.