Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Нынче самый важный день для обитателей «Австралии»: день получки. Этот день всегда четырнадцатый по счету.

Раздается общий хриплый клич: «Шабаш!» — и, пошабашив, все валят в «кантину» или рассаживаются на земле поближе друг к другу и ждут. «Кантина» уже приобрела собственное, босяцкое лицо и вывеску. У входа вбита в землю жердь, на ней прилажено сверху поломанное колесо от тачки — что означает «Солнце». Над входом раскачивается дощечка с надписью: «Босым не входить!»

В нескольких шагах от трактира «Солнце» визжит шарманка. Старушка-шарманщица стоит около своего аппарата и принужденно, кисло улыбается, — она опасается за шарманку, ручку которой с силой крутит какой-то парень; да, ведь мы еще его здесь не видели! «Туннельщик» Шевчик — честь имею представить! Рост — шесть футов, плечи — два фута шириной, руки, как у гориллы, до колен, левый глаз выбит, на верхней половине тела — красный фрак, на нижней — узкие венгерские синие штаны, между фраком и штанами — голое тело. «Туннельщик» — ах, вы ведь еще не знаете, что такое «туннельщик»! «Туннельщик» — это цвет босячества. Специальность раскрывается в самом прозвище. Каждый «туннельщик» многое повидал, у каждого значительные топографические и личные знакомства, он помнит скромные начала всех предпринимателей — строителей железных дорог. То, что сам он не сделался предпринимателем, он относит за счет случая, да это не беда! Фамилии инженеров-строителей он назовет вам в алфавитном порядке; он классифицирует их на новичков и «старых рубак»; первым он без обиняков заявляет, что их «штрека» — просто дерьмо по сравнению с теми, которые он строил ранее. Он резок, решителен, не говорит, а рубит.

Шевчик работает на соседнем участке. Там, правда, нет никакого туннеля, зато есть мост через реку. Шевчик пришел сюда с каким-то поручением к инженеру и ждет, когда инженер закончит выплату рабочим.

Шарманка всхлипнула, ручка остановилась, не дойдя до низу. Шевчику уже надоело крутить ее, но старушке он все же бросил медяк.

— Эй, пани пантафирка, стаканчик! — кричит он в кантину. — Я пью только после пробы, и если ваше пойло хоть градусом слабее, чем показывает мой сакрметр (сахарометр), я всех ваших клиентов отважу! Вот у нас пойло, братья-товарищи — хо! Греет, что твоя паровозная топка! — И он присоединяется к кружку рабочих.

— Какова там у вас житуха, а? — начинает судья Зоубек.

— Э, что там — вот в Транслании [18]можно было жить: там нас вином поили, а тут картошкой кормят, да и ту еще перебирать приходится. Впрочем, сами знаете — главное, живы мы, и слава богу. Отсюда легче уйти, чем из Будейовиц — оттуда уйти было дело трудное. Помню, только это я навострил лыжи — глядь, а мне навстречу хозяин, у которого я столовался. Останавливает. Что же, говорю, хозяин, не вечно же нам вместе быть, дальше в лес, больше дров, говорю, счастливо оставаться — его аж слеза прошибла!

— Он мог твою форму забрать… Ну и вырядился же ты! — возражает кто-то.

— Э, что там!

А потом — у самого-то у тебя что за вид? Может, ты свою рубашку где-нибудь на саван прячешь?

— И-и-и! Славная была у меня рубашечка, ей-богу, славная, — смеется подвергшийся нападению, — да что делать, в такие времена и на мыло не хватает! Я ее сжег, чтоб мелочь не тратить, — жалко грошики-то!

— А я вот, — встревает другой, — я приехал сюда с чемоданом, набитым бельем, да только плохо здесь стирают!

Смех.

— Слушай, Шевчик, — заводит кто-то, — там, на реке, плохо вам будет, верь слову, уже и нас-то тут холод до костей пробирает.

— А у меня жилье княжеское, у вас, голодранцев, ни у кого такого нет! Я под мостом пролет отгородил, из старого теса пол настлал — пусть водичка под ним течет! И для печки достал кирпичей. Да, брат, не дом — скала, на сваях стоит — пропасть мы их там вколотили! Ха! Нет, мы молодцы! Эти швабы долго бы еще канителились со своим «раз-два — взяли», и мы бы до сих пор сушились под открытым небом, да я как затянул: «В Пра-хатиииицах на пригоооорке», — так баба и пошла взлетать, будто под ней порох взорвался. Зато есть у нас теперь берлога, а у мелюзги нашей — крыша. Старухе приходится три четверти смены отрабатывать, по крайней мере, нешто одному прокормить столько ртов! А, черт, кончилась моя гулянка — вон инженер освободился.