Петр Радченко - На заре

Гусочка исподлобья, посмотрел на него.

— Э, Трофимович! Всякая прибаска хороша с прикраской!

— И тебя допрашивали? — поинтересовался Калита.

— А то как же! — воскликнул Гусочка. — Ще и под караулом, шоб не убёг, с шашками наголо. Перелякался [93] Переляк — испуг, перепуг. — прим. Гриня я до ужасти! Подвели меня до Корягина, а я гляжу на его и не узнаю. Думаю: чи вин [94] Вин — он. — прим. Гриня , чи не вин. А потом как взял меня за шкирку, аж в очах потемнело! Пролупался, бачу, шо вин.

— Корягин? — спросил Калита.

— Эге ж, — мотнул головой Гусочка и, приблизившись к уху соседа, хихикнул: — А как напомнили мне про то, что я агитировал станичников супротив ЧОНа и коммунии, мои колени токо тип-тип, а гайка — ффууррр и шлеп, да прямо в бот. Ну, думаю, пропал, совсем пропал! С переляку начал вспоминать бога, молиться. Вот так. — И он стал класть на себя кресты: — Господи сусе! Господи сусе! Видать, бог услыхал мою молитву. Расспросили меня, шо до чего, на том и допросу конец.

Калита, пощипывая черную бороду, сказал откровенно:

— Характер у тебя, Иван Герасимович, с воньцой. Любишь приукрашивать, пакостить людям, то и проче.

— Таким маты породила. Ну, а на обиженного богом не обижаются, — буркнул Гусочка и торопливо зашагал к коровнику.

Допросив арестованных, Корягин, усталый, пришел домой. Жена собрала на стол. Обедали молча. Елена видела, что муж не в духе, и старалась не беспокоить его расспросами о ночных облавах, которые так много наделали шума в станице. Однако на сердце у нее было неспокойно. Муж ел, не поднимая головы. Его волновала гибель чоновца, угнетало то, что он допустил рукоприкладство при допросе Древаля. Сейчас, в нормальной домашней обстановке, он осуждал себя, находил свое поведение недостойным большевика. Но в момент, когда оказывался лицом к лицу с явным врагом, терял равновесие, забывал о своем долге: тут уж ненависть и гнев брали верх над рассудком.

Трудно ему было менять годами приобретенный на войне характер.

Косые лучи горячего солнца падали в окно, занавешенное гардиной, тянулись яркими полосами через весь стол, к печке. Серый кот, мурлыча, терся о ноги хозяина.

— А где же Игорек? — точно очнувшись от раздумий, спросил Корягин о сыне.

— У Калиты, — ответила Елена. — Галина взяла к себе.

Корягин вытер полотенцем губы, остановил прищуренный взгляд на жене.

— Ты чего такая хмурая?

— Досталось мне только что, — невесело отозвалась Елена. — Напала на меня Конотопиха чуть не с кулаками. Ругала на чем свет стоит. А я-то при чем?

— Что же она говорила?

— Винила тебя: мол, ты им за добро злом отплатил. И меня срамила, что не заступилась я за дядька Захара. Кричала: «Это ж мы тебя за супостата этого просватали».

Корягин недобро усмехнулся. Ему вспомнилось, как он впервые познакомился с Еленой, как потом они встречались, поженились и, наконец, как он навсегда перешел жить в этот дом, который достался жене после смерти ее родителей.

— Тоже мне сваха выискалась, — вырвалось у него с негодованием.

— Было тут крику на всю улицу, — плакала Елена.

— Я бы на твоем месте и на порог ее не пустил, — сказал Корягин, положив сжатые кулаки на стол.

— Через забор орала, — указала Елена в сторону.

— Вот ведьма, — с досадой плюнул Корягин.

Елена вытерла слезы, принялась убирать посуду. Корягин снял с себя верхнюю рубашку, стащил сапоги, лег на диване.

Елена прикрыла ставни, ушла за Игорьком. Но задремать Корягину так и не удалось. Древаль терзал ему душу, вставал перед его глазами наглым, злым.

«На кой черт я связался с ним, — думал он раздраженно и тут же снова возражал себе: — Но это ж контра, враги наши, и нечего с ними нянькаться. Человека ни за что ни про что убили. Стрелять их, как бешеных псов, надо!»

На веранде послышались чьи-то тяжелые шаги. Корягин приподнялся на локоть. Проскрипела дверь в кухне и долетел голос:

— Дома кто есть?

— А, это ты, Филиппович, заходь, — ставя ноги на подстилку, пригласил Корягин соседа.

Градов вошел.

— Извини, Петро, за беспокойство, — сказал он, опускаясь на стул. — Сейчас сын недобрую весть принес. Говорит, в лесу бандитов видел. Человек полтораста по дороге ехали. С винтовками, с саблями. Все верховые. И наших станичников много.

— Куда ж они путь держали? — настороженно спросил Корягин.

— От монастыря в сторону Гулькевичей, — ответил радов. — Верстах в семи от хутора Драного заприметил.