Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Так оно и было: их сплоченная стайка, двигавшаяся вдоль мола подобно светоносной комете, дышала убеждением, что толпа вокруг состоит из существ другой породы, и даже страдание этих существ не пробудило бы в них никакого участия: они просто не видели этих людей, отстраняя тех, кто оказывался у них на пути, словно машина, которая пришла в движение сама собой, и бессмысленно ждать, чтобы она объезжала пешеходов; а если какой-нибудь испуганный, разъяренный, суетливый, потешный старичок, которого они в упор не желали видеть и с которым не собирались иметь ничего общего, удирал с их дороги, они просто переглядывались, прыская со смеху. Они не выставляли напоказ своего презрения ко всему, не принадлежавшему к их стайке, они просто презирали. Но любое препятствие их забавляло, они преодолевали его то с разбегу, то прыжком с места двумя ногами, потому что в них бурлила и буйствовала молодость, властно требующая себе выхода, даже если человеку грустно или неможется, так что подчиняешься не столько минутному настроению, сколько велениям возраста, и ни за что не упустишь случая прыгнуть или проскользить, совершенно об этом не думая, нарушая медленный ритм ходьбы и усеивая ее — как Шопен самую свою меланхолическую фразу — грациозными отступлениями и поворотами, вместе и капризными, и виртуозными. Жена одного старичка банкира долго выбирала для мужа место и наконец усадила его на складном стуле лицом к молу в тени беседки для музыкантов, укрывавшей его от ветерка. Устроив его поудобнее, она пошла купить газету, чтобы развлечь его чтением вслух; она никогда не оставляла его одного дольше чем на пять минут, хотя ему и это казалось долго, но отходила от него довольно часто, желая, чтобы старый муж, о котором она неустанно, но незаметно заботилась, чувствовал, что он еще в состоянии жить как все и ничуть не нуждается в опеке. Эстрада для музыкантов возвышалась у него над головой наподобие трамплина, на который, не удержавшись, взбежала старшая девушка и спрыгнула вниз прямо через голову потрясенного старичка, задев ногами матросскую шапку у него на голове, ужасно развеселив этим других девушек, особенно ту, зеленоглазую, с кукольным личиком, на котором отразились восхищение прыжком и восторг, хотя мне почудилось, что к ним примешивалась некоторая робость, постыдная, потаенная робость, неведомая остальным девушкам. «Бедный старикан, прямо жаль его, чуть не помер», — заметила одна из девушек нарочито сиплым голосом. Они прошли еще несколько шагов, потом, не заботясь, что перекрыли путь прохожим, остановились посреди дороги словно для тайного совещания — сплоченная бесформенная группа, монолитная, яркая, щебечущая, как птицы, которые сбились в стаю, чтобы взлететь; затем они неторопливо пошли дальше по молу, тянувшемуся над морем.

Теперь их прелестные лица уже не сливались воедино. Я их расклассифицировал и, не зная имен, мысленно распределил девушек вокруг самой рослой, той, что перепрыгнула через старичка банкира: вот эта — малышка с пухлыми розовыми щеками, которые круглятся на фоне морского горизонта, с зелеными глазами; эта — смуглянка с прямым носом, разительно выделяющаяся среди подруг; эта — с белым, как яйцо, лицом, с дугообразным носиком, похожим на цыплячий клюв, такие лица бывают у мальчиков-подростков; эта — высокая, в какой-то убогой пелеринке, опровергавшей ее гордую осанку и манеры, так что напрашивалась мысль, что родители этой девушки — люди слишком выдающиеся, чтобы беспокоиться о мнении бальбекских курортников и об элегантности собственных детей, а потому им совершенно все равно, что дочь разгуливает по молу одетая в пелеринку, которой постеснялись бы даже люди самого скромного достатка; эта — с блестящими смеющимися глазами, с полными тугими щеками под черной шапочкой поло [245] … под черной шапочкой поло … — Женский берет, женская шляпка без полей (в 1920-е гг.). , надвинутой на глаза; ведя рядом с собой велосипед, она шла вразвалку, вихляя бедрами, и в речи подпускала такие крепкие словечки, да еще и во весь голос (проходя мимо, я расслышал, кстати, несносную фразу «однова живем»), что я отбросил гипотезу, выстроенную на основе пелеринки ее спутницы, и заключил, что эти девушки, скорее всего, принадлежат к публике, посещающей велодромы, и что передо мной юные подружки велогонщиков. Во всяком случае, я и мысли не допускал, что это добропорядочные девицы. Я догадался, что это не так, с первого же взгляда — по тому, как они переглядывались и пересмеивались, как бесцеремонно смотрела та, с тугими щеками. Впрочем, бабушка всегда деликатно, но крайне добросовестно пеклась о моем воспитании, и в моем понимании совокупность всего, что нельзя делать, была неразделима: я не ждал, что девицы, которым недостает уважения к старости, откажут себе в радостях более соблазнительных, чем прыжок через голову восьмидесятилетнего старичка.