Марсель Пруст - Под сенью дев, увенчанных цветами

Через несколько дней после обеда у Блоков бабушка весело рассказала мне, что Сен-Лу просит позволения сфотографировать ее перед отъездом из Бальбека, и, видя, что она нарядилась в самое красивое платье и никак не решит, какую шляпку выбрать, я почувствовал, что меня слегка раздражает эта ребячливость, которой я от нее совсем не ждал. Я даже призадумался, не ошибся ли я в бабушке, не вознес ли я ее на слишком большую высоту, и в самом ли деле она лишена суетности, и так ли уж ей чуждо кокетство, как я воображал?

К сожалению, я не очень-то скрывал, как претит мне идея фотографического сеанса, а в особенности то, как радуется бабушка в его предвкушении, так что Франсуаза это заметила и невольно еще больше меня расстроила сентиментальными и умильными разговорами, которые я не желал поддерживать даже для виду.

— Ах, сударь, бедная дама так довольна, что с нее снимут портрет, что даже шляпку наденет, которую старушка Франсуаза привела для нее в порядок — пускай себе порадуется, сударь.

Я уговаривал себя, что нет никакой жестокости в том, чтобы посмеяться над чувствительностью Франсуазы, потому что мама и бабушка, во всем служившие мне образцом, тоже часто себе это позволяли. Но бабушка заметила мой недовольный вид и сказала, что, если мне неприятно, чтобы она позировала, она откажется от этой затеи. Этого я не хотел и убедил ее, что нисколько не возражаю, но, проявляя чудеса проницательности и упорства, обронил несколько иронических, обидных слов, чтобы испортить ей удовольствие от сеанса фотографии: если уж меня заставляют смотреть на бабушкину великолепную шляпку, я хотя бы сгоню с ее лица довольное выражение, хотя на самом деле ее радость должна была меня радовать, но, как слишком часто бывает, пока люди, которых мы любим больше всего на свете, еще живы, их веселье раздражает нас, как пошлый каприз, вместо того чтобы доставлять удовольствие, как драгоценное отражение того счастья, которым нам бы так хотелось их одарить. Но главное, я был не в духе оттого, что на этой неделе бабушка словно избегала меня: ни днем, ни вечером мне ни на минуту не удавалось побыть с ней вдвоем. Когда я приходил домой после обеда, желая провести с ней время, мне говорили, что она ушла, а в другой раз она уединялась с Франсуазой и о чем-то с ней шушукалась, и им нельзя было мешать. Вечером я ездил куда-нибудь с Сен-Лу, а по дороге домой думал о той минуте, когда опять увижу бабушку и обниму ее, но напрасно, вернувшись к себе в номер, я ждал легонького стука в стенку, означавшего, что можно к ней заглянуть и пожелать ей спокойной ночи — я ничего не слышал и в конце концов ложился спать, немного сердясь на нее за то, что она с равнодушием, раньше никогда ей не свойственным, лишает меня радости, на которую я так надеялся; я продолжал прислушиваться, но стена молчала, сердце у меня колотилось, как в детстве, и я засыпал в слезах.

В тот день, как и в предыдущие, Сен-Лу пришлось ехать в Донсьер, где вплоть до окончательного возвращения от него требовалось присутствовать в дневные часы. Мне не хватало его в Бальбеке. Я видел, как выходят из экипажей молодые женщины, издали казавшиеся мне прелестными, и входят — кто в танцевальный зал казино, кто в кафе, где подают мороженое. Я находился в том периоде юности, когда в сердце нет любви, но есть место для нее, и повсюду ищешь красоту, жаждешь красоты, видишь красоту, подобно влюбленному, повсюду высматривающему свой предмет. И пускай хотя бы одна реальная черточка, подмеченная в женщине, увиденной издали или со спины, позволит нам вообразить, что перед нами красота — и вот мы уже воображаем, что узнали ее, сердце бьется сильней, мы ускоряем шаг, и если женщина успеет вовремя исчезнуть, навсегда останемся наполовину уверены, что это была она, но если сумеем ее догнать, поймем, что ошиблись.

Кроме того, поскольку мне всё больше нездоровилось, я был склонен переоценивать самые простые удовольствия именно потому, что получать их становилось всё труднее. Элегантные дамы чудились мне повсюду, потому что на пляже я чувствовал себя слишком усталым, а в казино или в кондитерской слишком робким, чтобы к ним подойти. И всё же, если предстояло скоро умереть, я хотел бы рассмотреть вблизи, узнать на самом деле, как устроены самые красивые девушки, встречу с которыми дарит нам жизнь, пускай даже этот подарок предназначался не мне или вообще никому (в сущности, я не понимал, что в основе моего любопытства лежит страсть к обладанию). Если бы рядом был Сен-Лу, я бы осмелился войти в бальный зал. Без него я просто торчал перед Гранд-отелем, поджидая, когда настанет время встречаться с бабушкой, как вдруг почти в самом конце мола, сперва как непонятное подвижное пятнышко, я увидел пять или шесть девушек, и с виду, и по манерам настолько отличавшихся от всех, кого обычно видишь в Бальбеке, словно это была невесть откуда налетевшая стая чаек, размеренно вышагивающих по пляжу — а отстающие догоняют остальных в несколько взмахов крыльями — и цель этого шествия неведома купальщикам, хотя сами чайки, даже не видя ее, ясно представляют ее своим птичьим умом.