Исаак Башевис-Зингер - Пена

«Может, и к ним спуститься, дать пару рублей?» — подумал Макс, но было страшно даже ступить на темную лестницу. Впрочем, та лестница, что вела наверх, к раввину, тоже совсем не освещалась.

— Эх, живут, как сотню лет назад, — проворчал Макс.

Поднявшись, он увидел, что тут несколько дверей. Постучался в одну, и она тотчас распахнулась. Макс увидел кухню с покрашенными в розовый цвет стенами. На изразцовой печи выстроились горшки, к потолку подвешена керосиновая лампа с жестяным абажуром. За столом сидела женщина и что-то писала. Рядом, на узкой кровати, примостилась девушка, напротив нее, на сундуке, — другая.

— Где тут живет святой человек? — спросил Макс. — Я имею в виду, где…

Женщина за столом подняла голову в парике. Костистое лицо, впалые щеки, тонкая переносица. Серые глаза посмотрели на Макса вопросительно и слегка испуганно, но, кажется, она чуть заметно улыбнулась.

— Вы к раввину?

— Да, к раввину…

— Это мой муж, но сейчас его нет дома. Чего вы хотели? Вопрос какой-то?

— А? Нет, нет.

— Он внизу, в молельне. Хасидская молельня Нового города называется.

— Стало быть, вы жена раввина?

— Верно.

— Да войдите уже и дверь закройте, — сказала девушка, та, что сидела на кровати. В ее голосе прозвучали нетерпение и, похоже, насмешка.

Макс посмотрел на нее. Лет восемнадцать-девятнадцать, собранные в кок светлые волосы, ситцевое платье с высоким воротом и длинным рукавом. Ее лицо было ярко освещено, хотя сама она сидела в тени. Что-то в ней смутило Макса. Вид одновременно и провинциальный, и очень даже столичный, не хуже, чем у какой-нибудь парижанки или берлинки. Красивая девушка, особенно это заметно, потому что рядом, на сундуке, сидит другая. У той черты лица гораздо грубее, низкий лоб, толстые губы, очень густые, мужские брови. Волосы — черные и кучерявые, как у негритянки. На плечах шаль. Кажется, вторая девушка пониже ростом и более крепкая, коренастая.

Макс закрыл за собой дверь и остановился на пороге, не зная, с чего начать. В таких случаях он всегда давал языку волю: пусть говорит что хочет.

— Я не здешний, издалека, — услышал он собственный голос. — Зашел тут в ресторанчик в семнадцатом доме, и там один, Шмиль Сметана, рассказал про вашего мужа… А вы, конечно, дочь, — повернулся он к светленькой девушке. — Или вы сестры? Этот Шмиль говорил, что у святого человека были, как бы это сказать, неприятности из-за… Из-за свадьбы. Не беспокойтесь, я не сыщик. Ничего плохого вам делать не собираюсь, как раз наоборот. Узнал, что святой человек пострадал, и подумал, что у него, конечно, плохо с, так сказать, заработком… Когда-то здесь мои родители жили, но они уже умерли. Не здесь, в Варшаве, а в Рашкове, это местечко в Люблинской губернии. Может, слышали? Вот я и приехал, так сказать, побывать на могиле предков. Но сам-то я варшавянин, жил тут когда-то, уже больше двадцати лет назад…

Три пары глаз с удивлением уставились на него. Особенно пристально смотрела жена раввина. Светленькая девушка, казалось, сейчас рассмеется. Другая, темненькая, полная, изумленно открыла рот, показав длинные, кривые зубы. Женщина отложила перо.

— Дождитесь мужа, он скоро вернется. Циреле, принеси стул гостю.

Чуть помедлив, светленькая девушка поднялась, открыла дверь в неосвещенную комнату, принесла оттуда стул и поставила посреди кухни.

— Нет-нет, спасибо, — возразил Макс. — Не хочу сидеть. Знаете, как у меня мама говорила: лишь бы стоять крепко. Полдня и всю ночь просидел в поезде. Вторым классом ехал, но все равно надоело. Я тут в гостинице «Бристоль» остановился.

— В «Бристоле»? — удивилась Циреле. — Это же целую кучу денег стоит!

— Да что вы, какая там куча. Четыре рубля сутки.

— Это двадцать восемь рублей в неделю!

— Ну и что же? В Берлине я за сутки двенадцать марок платил. Это шесть рублей.

— Так вы, значит, миллионер!

— Циреле, не болтай глупостей! — вмешалась мать. — Кому Всевышний помогает, тот может все себе позволить…

— Шесть рублей в сутки — это сорок два в неделю! Откуда у вас столько денег? Где вы живете, в Америке?

— Да, в Америке.

— А мы тут сидим и мечтаем учителя найти, — сказала Циреле. — Русский язык хотим учить, да и польский тоже. Вчера приходил учитель, двадцать копеек за урок запросил. Три урока в неделю — шестьдесят копеек, четыре злотых. Он бы за эти деньги нас обеих учил, но откуда столько взять? Это моя подруга, Лейча, — указала Циреле на вторую девушку.

— Лейча? Была у меня кузина Лейча. От оспы померла, не про вас будь сказано. Давно, лет тридцать назад.