Исаак Башевис-Зингер - Пена

Макс уже не один раз попытался встретиться с ней глазами, но она будто избегала его взгляда. Одета она была в серый жакет, на шее висел большой кошелек. В такие кошельки складывают выручку торговки на рынке.

Макс даже удивился, когда она заговорила.

— А я уж было подумал, вы немая.

— Это вы зря! — хохотнул Шмиль Сметана. — Попробуйте к ней прицепиться, она вас так отбреет, мало не покажется.

— Зачем же я буду к ней цепляться? В Аргентине едят бифштексы по два раза в день. Наша страна весь мир мясом снабжает. У нас такая трава растет, альфальфа называется, от нее быки очень быстро жир нагуливают. Можете проехать по Аргентине десятки миль, и все, что увидите, — это пампа: трава и скот. Если бык сдохнет, его так и оставляют на корм стервятникам.

— Из Аргентины вывозят говядину, а завозят человечину, — сострил Шмиль Сметана.

— Хорошо сказано. Но скоро уже ввозить не надо будет. Местные, испанки, сами не бог весть какие скромницы. Беда только, что едва на них посмотришь, сразу беременеют.

— Как, от взгляда? — спросила женщина с черными глазами.

— Это говорится так. У нас в Аргентине гои, особенно мужчины, не слишком религиозны. Даже по воскресеньям в собор не заглядывают. Вся их вера-шмера на женщинах держится. Они исповедоваться ходят и всякое такое, а как только муж за порог, сразу любовник на его место. Правда, только лет до тридцати, там рано старятся, климат такой. А почти у каждого мужчины любовница.

— Дорогая страна.

— Там у людей кровь горячая. Многие осуждают аргентинцев, но, чтобы их понять, надо самому туда приехать. Сразу будто обжигает, невозможно на месте усидеть.

— Как же вас из такой замечательной страны аж на Крохмальную занесло? — подмигнув, спросила чернявая.

— Всему есть причина. Чем вы занимаетесь, торгуете?

— Муж — пекарь, а я хлеб продаю, бублики, сдобу. Стою у ворот в пятнадцатом доме.

— Как вас зовут?

— Эстер.

— Хлеб — хороший заработок, его всегда покупать будут.

— Если бы покупательницы руками не трогали, а то каждую буханку по двадцать раз ощупают. А потом в двенадцатый дом идут или в десятый и там покупают. Но я не в претензии.

— Халы тоже печете?

— Печем. И чолнт [13] Традиционное субботнее блюдо, тушеное мясо, обычно с картошкой или другими овощами. С пятницы чолнт держат в печи и в субботу подают на стол горячим. к нам приносят в печь поставить. У мужа двенадцать работников. Вы сколько в Варшаве пробудете?

— Пока не знаю.

— Приходите в гости завтра вечером. Мы в десять ужинать садимся. С сестрой вас познакомлю, она меня на десять лет младше.

— Вы ведь тоже совсем не старая.

— Не старая, но и не молодая. Уже бабушка, внуку два годика. Где вы остановились?

— В гостинице «Бристоль».

За столом стало тихо.

— Стало быть, вы человек не бедный, — заметил после паузы Шмиль Сметана.

— Бедные в Польшу на могилу к родителям не ездят, — ответил Макс и даже удивился собственным словам.

— Вижу, мы с вами одного поля ягоды, — заговорил Шмиль. — Здесь, в Варшаве, не разбогатеешь, если только богатый папаша наследства не оставит. В Америке, наверно, по-другому. А вы чем занимаетесь?

— Недвижимостью. Дома, участки.

— И, значит, к родителям на могилу приехали?

— Они в Рашкове похоронены.

— Где это? А я так понял, вы варшавянин.

— Когда-то жил здесь, в семнадцатом доме.

— Бывает, приезжают американцы, с ними даже разговаривать трудно, все время английские словечки вставляют. Шестидесятилетний старик, а на вид лет сорок. Начинает за девушками бегать и вдруг свалится — и в больницу. У них только одно есть — доллары. За доллар здесь два рубля дают. А в Аргентине какие деньги?

— Песо.

— Ясно. В общем, приезжают, говорят, здесь все родное. Недавно один из Лондона был, в Фаленицу с нами ездил. В Лондоне, говорит, дышать нечем, такой дым, что солнца не видно. И каждый день дождь и туман. У них там фунты стерлингов. На вес, что ли, деньги у них, черт его знает. Показывал бумажку: с одной стороны напечатано, а другая чистая. А в какой-то стране, не помню, даешь лавочнику, скажем, двадцать долларов, а он должен десять сдачи дать. Так он разрывает бумажку надвое и половину отдает. В каждой стране по-своему. Вот здесь, например, постоянно подмазывать надо.

Если у вас лавка, вы в семь обязаны закрываться, — продолжал Шмиль. — А как закроешься, если люди в то время только с работы приходят, приносят домой две копейки, чтобы жена пошла, чего-нибудь купила? Надо стойковому [14] Стойковый — городовой ( польск. ). или ревировому [15] Ревировый — околоточный надзиратель ( польск. ). дать на лапу, иначе вмиг протокол составит и совсем на бобах останешься. Вот этим я и занимаюсь. Надо знать, кому дать и как. Нельзя же просто достать трешку из кармана и комиссару сунуть, тут же за дачу взятки на козу отправит. Есть такие, с которыми в карты играть приходится, в очко или шестьдесят шесть, и проигрывать. По-другому не берут. Но проигрывать тоже уметь надо, непростое дельце, доложу я вам. Как-то с вице-комиссаром играли. Я знаю, что у него четыре туза. Пятерку поставил, он сверху — пять двадцать, я еще поднял. Они, когда выигрывают, обычно твои карты не смотрят. Зачем? А тут вдруг схватил, заглянул. «Ты, — говорит, — сволочь, обдурить меня хотел?» «Да, — отвечаю, — ваше высокоблагородие». Вот так у нас заведено. Можете хоть со Столыпиным в карты играть, хоть с государем императором, если мошна тугая и есть что проигрывать.