Мартин Кукучин - Дом под горой

Но после обеда, едва шьор Илия завалился на кушетку, чтоб «углубиться в мысли», жена его, торопливо обиходив детишек, выбралась к подруге.

— Ах, Анзуля, знала бы ты, как я ее отделала, эту полову летучую! Было ей что пережевывать во время мессы! Может, и до сих пор не проглотила. Сказать тебе не могу, как я довольна!

— Я все знаю, — задумчиво улыбнулась Анзуля. — Мне Мандина рассказала.

— Ох эта Мандина! Вот сплетница… Все помои в дом тащит!

— Что поделаешь, такова прислуга. Так и липнет к скандалам. Представляю себе лицо этой Андрианы! — Усмешка тронула губы Анзули и тотчас скрылась. — И кто бы сказал, за кого ты будешь сегодня честить благородную мадам! Ах, Бонина моя, несчастная я мать… Где мои золотые мечты?

Шьора Бонина крепко сжала губы. Ни один вздох не должен прорваться! Что ж, это правда — она ведь тоже ткала, ткала, а ткань-то совсем другая получилась… Но шьора Бонина — натура здоровая, ржа на нее не ложится. Стряхнув с себя бесплодное сожаление, она бодро заговорила:

— Э, да что там! Не погибнет, поди, моя Дорица. Конечно, что правда, то правда: лучше было бы ей оказаться под твоим крылышком. Но раз невозможно это — нечего и голову сушить. Поспешил твой Нико, не понимаю, что ему втемяшилось… Ладно, пускай ему будет хорошо, а мы уж как-нибудь обойдемся. Годы Дорицы еще небольшие, может и подождать. Такого не бывало, чтоб в роду Веллески кто-нибудь оставался старой девой. Все замуж повыходили! Даже я замуж выскочила, хотя, судя по моей наружности, никто бы этого не предполагал. Достался мне мой Илия — многое ему в упрек ставят, но мне, слава богу, пожаловаться пока не на что. Разве виноват он, что порой нам одеяло коротко бывает? Значит, надо и под таким уместиться, ноги поджать… Явного недостатка-то пока еще нет. А Дорица выйдет из пансиона через месяц-другой, на ее место Цара поедет. Очень удобно — одна сестра другую сменит, не придется тесниться…

Такими разговорами тешатся подруги, и понемножку исчезают морщинки со лба Анзули — она даже весело рассмеялась. А тут Мандина внесла кофе — тоже хорошо.

После обеда Нико переоделся, оседлал весело заржавшего Руменко и выехал в виноградники. Они выглядят теперь уже совсем иначе: листьев почти не видно, одни гроздья торчат вплотную друг к дружке. На одних кустах виноградины маленькие, как дробинки, зато другие сумели бог весть откуда насосаться влаги, разбухли. Блестят спелые виноградины, словно сделаны из черного, с сизым отливом, стекла. В виноградниках много народу, все мужчины с ружьями. Целые компании угощаются сладкими желтыми фигами — ими сразу как-то обсыпались деревья. Кое-где мальчишки, спрятавшись в кустах или в шалашиках из веток, свистом подманивают легковерных птиц, и те, разжиревшие на спелых фигах, одна за другой опускаются на прутики, обмазанные клеем…

Нико и не смотрит на красоту далматинской природы, такой волшебной в пору созревания винограда! Стремительный бег лошади отвечает его настроению, сладостным мыслям, в которые он так глубоко погрузился, что и не заметил, как Руменко весь покрылся по́том.

— Эге, приятель, вижу, разленился ты в стойле! Возьму-ка я тебя опять в оборот…

Конь запрядал ушами, вскачь понесся обратно к городу, подбрасывая седока.

Передав коня Юре с приказанием поводить его, Нико отправился в Читаоницу.

Там собралось много народу. Одни обсуждают городские новости, другие играют в карты. При появлении Нико воцарилась неловкая тишина: всем как-то не по себе. Был бы Нико способен сегодня к наблюдениям, он легко сообразил бы, что означает эта странная тишина. Но сегодня нельзя ждать от него такой проницательности.

— Экхе-гм… — начал шьор Мене. — А меня это вовсе не удивило…

Все так и замерли, ждут, затаив дыхание: сейчас Мене оскорбит Дубчича… С него это станется — очень уж резкий, суровый характер у Мене. Кое-кто подошел к нему поближе, чтобы предотвратить ссору, которая была бы страшной.

— Два петуха на одной навозной куче — тут добра не жди. Особливо когда куча-то невелика. Я предвидел, что они рассорятся…

«Что он еще выпалит? — тревожится Зандоме. — Скандала не избежать: побьются, как мальчишки… Мене, когда обозлится, сущий дьявол…»

— Старик-то постарел бесповоротно, уже и впрямь стариком стал. И тут оба — и Франк, и Фольнегович [36] Фольнегович Фран (1848—1903) — хорватский писатель, политический деятель. С 1875 г. — депутат хорватского сейма от «партии права». желают захватить власть. Разве не так?