Григол Робакидзе - Меги. Грузинская девушка

Но было бы это избавлением?

Как в звездный час, ее посетило мгновение, в течение которого проходит тысячелетие. Меги вся была зрение, каждая часть ее тела превратилась во взор, направленный внутрь. Этот всепроникающий взор скользил по неведомым, бесконечным просторам. И вдруг она увидела: когда-то, давным-давно жила на свете девушка, задушившая своими собственными косами родное дитя, или ей лишь показалось, что она задушила его? Эта девушка побежала в поле, отрезала мучившие ее косы, подошла к дереву, привязала отрезанные косы к суку, сплела из них петлю, просунула в нее голову… Меги не могла смотреть дальше. Сквозь хаос узнала она в этой девушке себя самое. Рука конвульсивно схватилась за сук… Еще одно мгновение, не менее страшное. Меги смотрит в будущее, в далекие тысячелетия: та девушка снова подходит к дереву, и, как кошмарный сон, повторяется тоже самое, за исключением последнего движения. В ужасе Меги видит: та девушка оглянулась так же, как и она… Страх охватил ее. Еще немного и она отпустила бы сук. И вдруг что-то светлое, словно быстрый солнечный луч, прошло через ее сознание…

Девушка вытянула голову из петли и спрыгнула. Ее ноги вновь ощутили под собой землю. Ужасное рассеялось. Словно проклюнувшийся из скорлупы птенец, вышла Меги из страшных глубин на волю. Она пошла, все дальше удаляясь от того дерева, боясь оглянуться. Ей казалось, что она окаменеет, как жена Лота, если оглянется. Меги еще была полна печали, но печаль ее посветлела. Глаза видели вновь солнечные крендельки сквозь листву деревьев и уже не было ощущения гноящейся сыпи. Вечер таял в багрянце. Меги взглянула на свою тень: и она удлинилась. Ее шаги были легки, как в царстве теней. На глаза навернулись слезы. Меги плакала. Она оплакивала себя.

Меги шла через широкое поле. Перед небольшим холмом она остановилась. Подобно расплавленной руде, разливался закат. Девушка посмотрела вдаль: кроваво-красный диск солнца тускнел. А если он погаснет совсем? — подумала она и вздрогнула. Далеко на горизонте, над горами Аджарии, плыли облака, но они казались неподвижными. Пылающий диск солнца посылал им свои огненные лучи. Взгляд Меги впитывал все цвета и оттенки неба: от темного пурпура граната до светло-оранжевого и далее до бледно-желтого и отливающего опалом перламутра. Эти цвета чередовались, чтобы в конце концов превратиться в спокойный матовобелый цвет. Небо очистилось, посветлело, стало почти осязаемым. Словно белые лебеди, чьи головы терялись в бесконечности, проносились по небу облака. Но иногда казалось, что они стоят на одном и том же месте. Беззвучная мелодия пространства. Меги вбирала ее в себя всеми порами своего тела. Предел бесконечности. Во вселенной рушились образы и среди них — образ Меги.

Диск солнца погас. Уныние и мрак разлились по Земле. И Меги была сумрачна. Она напоминала умирающую жемчужину. Где та прекрасная незнакомка, на чьей груди она вновь оживет? Меги вдруг вспомнила о своем портрете и ускорила шаги, чтобы увидеть Вато.

Художник в последние дни стал реже показываться в доме амазонок. С каждым днем он становился все нелюдимее. Он построил себе хижину недалеко от дома Цицино, под склоненными, будто зеленый шатер, ветвями старого дуба. В этой хижине он жил и работал, питаясь медом, хурмой и пшеном. Люди избегали его. Работу над портретом он продолжал и уже не сомневался, что закончит ее. Ему казалось, что он подошел к той грани, когда портрет обладает собственной силой, способной дать художнику все необходимые штрихи и цвета, как бы предначертанные свыше. Но порой какая-то мутная волна накатывала на него. Вато любил свое произведение, но он любил и Меги. Он любил ее, может быть, даже еще больше, чем портрет. Страсть подтачивала его, но в глубине души он знал: если желание будет удовлетворено, то погибнет любовь.

В эту минуту, когда он думал о Меги, она вдруг оказалась перед ним. Это был ее первый визит к нему, Вато, немало удививший его.

— Меги, ты?..

Меги молча с мрачным лицом приближалась к нему. Ее взгляд, выражавший безумие и тоску, испугал Вато.

— Что случилось? — спросил он с тревогой в голосе.

— Я пришла посмотреть на картину.

— Это правда? — спросил обрадованный художник. — Идем, идем…

К стене хижины была прислонена лестница. Меги стала подниматься по ней первой. Вато вдруг увидел ее обнаженное колено, похожее на колено Дианы, приготовившейся к прыжку, и почувствовал, что укрощенное пламя в любое мгновение может вырваться на свободу. С затаенным дыханием он волочил свое взбудораженное тело, как улитка раковину.