Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Но почему же она иногда возвращалась с пустыми руками, ведь у нее были и деньги, и талоны на еду? Злые люди отталкивали ее, протискивались первыми и забирали свои пайки, а когда доходила ее очередь, лавочник закрывал перед ней дверь со словами: «Продукты кончились». В те дни многие люди лишились человеческого облика, и каждый готов был ограбить и украсть, лишь бы поесть. Однажды она всю ночь простояла перед дверью лавочника, а утром вернулась с пустыми руками. Вошла в трамвайный вагон, села и плачет, потому что продукты в доме кончились и детям нечего есть. Какой-то старик увидел ее и спросил: «Почему госпожа так печальна?»

Она рассказала ему, что муж ушел на войну, оставил ее с четырьмя детьми, их нужно кормить, и вот она шьет ранцы и сумки для солдат, а вчера оторвалась от работы, чтобы купить еду, пошла, простояла всю ночь у двери лавки, а когда пришла ее очередь, какой-то человек выхватил у нее талон и забрал себе ее паек. Вздохнул старик: «Сколько злобы в сердце человеческом. — И улыбнулся: — Не огорчайся, госпожа, что он забрал у тебя талон, ведь он мог забрать у тебя деньги».

Она ответила: «Чего стоят деньги, если на них нельзя купить еду?»

Он стал набивать свою трубку и говорит: «Это ты хорошо сказала: „Чего стоят деньги?“ Ведь если дети голодны, им не скажешь — если вам нечего есть, ешьте деньги».

А когда она уже собралась было выйти из вагона, он шепнул ей: «Пойдем со мной, госпожа, пойдем ко мне домой, я тебе дам за твои деньги мешок картошки».

Она поехала с ним дальше. Доехали до пригорода, пересели в другой трамвай и ехали до последней остановки. Вышли и пошли куда-то. И пока шли, этот человек все время ей улыбался и говорил такие хорошие слова, каких она не слышала ни от одного человека в Вене. И все время хвалил свою картошку, какая она у него крупная и тяжелая, не то что на рынке, мелкая и легкая, как перья. Когда они пришли к нему домой, он первым делом спросил, сколько у нее денег. Она сказала. Он опять набил трубку, затянулся и сказал: «Боюсь, у тебя не хватит сил дотащить все, что я дам тебе за эти деньги».

Она сказала: «Не бойся, господин, Всевышний даст мне сил. Ради детей, чтобы мои дети не голодали».

А он на это: «Будь благословенна, госпожа, что не забыла о Господе нашем на небесах, за это я добавлю тебе к картошке еще круг сыра».

Она отдала ему все свои деньги и хотела взять мешок. Но он сказал своему человеку, не то слуге, не то сыну: «Возьми этот мешок, донеси его до трамвая и не уходи, пока не занесешь в вагон».

Тот взял мешок, пошел с ней, а старик с женой проводили ее словами: «Иди с миром и помни нас добром».

А она жалела, что отдала за картошку все деньги до копейки, не оставила себе ничего, кроме платы за трамвай, и теперь ей нечем отблагодарить этого парня, который так ей помогает. Но тот сказал: «Не беспокойся», попрощался с ней и на прощание пожелал благословения ее еде. Через час она уже была дома, усталая и измученная, потому что всю ночь простояла под дверью лавки, да еще и мешок оказался очень тяжелый. Но радость придала ей силу, и, войдя, она тут же кликнула детей и сказала, чтоб они подождали немного, она сварит им картошку, а пока она сварится, даст им по куску сыра.

Дети с радостными криками бросились к мешку и развязали его. А когда развязали, то нашли в нем большой кусок цемента, а вокруг него комья земли.

Хозяин сидит и молчит, как обычно. С того дня, как я у них живу, он не сказал ни одного лишнего слова и ни разу не упомянул дни войны, хотя был в армии от начала до конца. Большинство мужчин в городе, оставшихся после войны; тоже о ней не говорят, в отличие от их жен, которые по любому поводу вспоминают те трудные дни.

Как я уже сказал, сыновья и дочери моих хозяев не сидят с нами за столом. Однако не потому, будто они избегают сидеть с родителями в субботний вечер — они иногда приходят, а иногда нет. Но в любом случае они никогда не приходят все вместе и не приходят слушать кадиш, а появляются чаще всего во время трапезы, и когда появляются, то садятся и едят, как в обычные дни.

Бабчи приходит откуда-то, сбрасывает шляпу, бросает сумку и швыряет куда-нибудь плащ, приглаживает волосы левой рукой, берет стул, садится, накладывает себе на тарелку и ест. Отец изредка поднимает глаза и смотрит на нее, и даже не столько на нее, сколько на ее вещи, которые она разбросала вокруг. Потом он снова опускает глаза, ощупывает свой сидур и молчит или возвращается к молитве. Когда же приходит Рахель, он отодвигает свой стул и спрашивает: «Где ты слушала кидуш? Ты слышала или не слышала? Почему ты мне не отвечаешь?»