Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Оставлю, однако, этого парня, который оставил Рухаму, и вернемся к ней самой. Каждый раз, когда она приходит ко мне во снах, она приходит с той скрипкой, зовет меня по имени, и скрипка вторит ей. А иногда она наигрывает мое имя на скрипке, а сама вторит ей голосом. Когда она так играла при мне, я не говорил ей ни слова, но когда она попыталась сыграть «Мертвых соседство иль тьма преисподней…», я остановил ее. Во-первых, потому, что мне надоели рифмы типа «преисподней-Господней», а во-вторых, моя душа не лежит к музыке.

Но Страна Израиля — это не только Неве-Цедек. Есть в ней многие другие места, и некоторые из них даже наяву похожи на сон. А превыше всех — Иерусалим, город, который Всевышний избрал из всей Своей Страны, — красивый, чистый и совершенный. Так стоит ли удивляться, что человеку, спящему в Шибуше, снится сон об Иерусалиме. Известно, что у всякого человека имеется 248 органов и 365 сухожилий, в точном соответствии с количеством заповедей в Торе, которых тоже 613, поскольку 248 из них велят человеку «делай то-то», а 365 велят ему «не делай того-то». Но Иерусалим возвышается над всеми людьми, ибо он упоминается в Торе 614 раз и тем самым на единицу превышает всякого человека. Человек, удостоившийся выполнения заповедей, спокойно идет почивать ночью на ложе своем, чтобы набраться сил и с утра снова выполнять эти заповеди; тогда как человека, который не удостоился их выполнения, тревожат его сны, и нет ему покоя. Но и тому и другому не достичь высоты Иерусалима. Поэтому если человек умен, то днем он размышляет об этом городе и тогда ночью видит его во сне.

С тех пор как я покинул Иерусалим, не было и дня, чтобы я не размышлял о нем. Но не потому, что я так уж умен — просто человеку свойственно думать о своем доме. А однажды ночью, когда я спал в гостиничной кровати, я вдруг обнаружил, что иду по улицам Иерусалима — иду так, как шел бы наяву. Иду и захожу в книжный магазин, а когда выхожу из магазина, какой-то старик шепчет мне: «Если ты ищешь книги, иди со мной». Я спрашиваю: «Куда?» А он говорит: «Ко мне домой». Я спрашиваю: «А где твой дом?» А он говорит: «В четырех локтях [58] …В четырех локтях… — Древняя мера расстояния «локоть» составляла примерно 45 см. В еврейской традиции всякому, кто прошел пешком по Стране Израиля расстояние в четыре локтя, обещан удел в Будущем мире. (Талмуд, трактат «Ктубот», лист 110, стр. 2). Считалось также, что народ Израиля, потерявший (в результате изгнания) пространство Страны Израиля, но сохранивший свой закон (Галаху), свободен в пределах «четырех локтей Галахи», поскольку, исполняя закон, он сохраняет связь с Богом. Еще более глубокий символический смысл это выражение приобрело в хасидском течении Хабад, где считается, что на расстоянии четырех локтей от человека проявляется высший уровень его души, ее сущность («йехида»), раскрытие которой не может произойти внутри самого человека, ибо четырех внутренних (материальных) уровней любой души (включая интеллект) недостаточно для такого раскрытия — нужен пятый, духовный уровень, который находится вне человека и дается лишь свыше. Потому и в романе герой может обрести «книги» (т. е. высшую мудрость) «в четырех локтях отсюда» — в кладбищенском склепе шибушского праведника. Соответственно и сам процесс обретения этой мудрости описан как выход за пределы физического тела и т. д. отсюда. Пойдем, и обретешь еще четыре локтя Страны Израиля». И вот я иду с ним и уже устал от ходьбы, и тут он показывает мне рукой: «Это здесь». Я смотрю, но ничего похожего на дом не вижу. Тогда он берет меня и вводит куда-то вроде кладбищенского склепа. И тут все мои члены онемевают, как будто они отделились от меня, и мое тело тоже как будто отделилось от меня, и я уже не чувствую ничего, кроме какой-то приятной тяжести в голове, словно кто-то гладит мне голову любящей рукой. А потом я будто бы совсем перестаю существовать, и от меня не остается ничего, кроме этой приятности, которая длится, не прекращаясь. Казалось бы, как это может быть ведь когда существование человека прекращается, должны прекратиться и все его ощущения, а тут эта совершеннейшая приятность? А еще непонятней, что это мое недоуменное вопрошание лишь добавляет к моей приятности. В этом есть какая-то новизна — ведь обычно чем больше вопросов, тем больше боли. И что самое удивительное что и новизна эта тоже приятна.

Тем временем тот старик наклоняется к земле и достает оттуда книгу. Я смотрю на нее и вижу печать нашего старого Дома учения. Я спрашиваю его: «Ваша честь тоже из Шибуша?» А он качает головой, и, хотя не отвечает разборчиво, мне все-таки кажется, будто в ответ мне прозвучало слово «Шибуш», но в этом слове почему-то не было никакой приятности. И я начинаю размышлять — с одной стороны, может быть так, что это название не настолько приятно, как я думал всегда, ведь если бы оно было приятно, я бы не уехал из этого города. А с другой стороны, может быть, оно на самом деле приятно, и сам город приятен, иначе зачем бы я в него вернулся? Но если так, то почему же я все-таки оставил его и уехал в Страну Израиля?