Шмуэль-Йосеф Агнон - Путник, зашедший переночевать

Я забыл, что пришел оказать благодеяние рабби Хаиму, взял в руки Гемару и зачитался так, что очнулся лишь в полдень, когда послышался звон церковного колокола. В этот час все рабочие в городе оставляют работу и садятся поесть. Я стал читать громче, чтобы голос Торы превозмог голос времени. Потом колокол зазвонил снова, торопя рабочих вернуться к их труду. А я, не сделав перерыва на еду, продолжал читать, с той разницей, что если до полудня я читал стоя, поставив одну ногу на скамью, то теперь стал читать сидя.

Там, в гостинице, уже накрыли сейчас стол и сняли еду с плиты. Если я не потороплюсь, моя еда остынет и хозяйка гостиницы будет сердиться, что трудилась понапрасну. Да и Крулька, наверно, тоже будет недовольна, что я задерживаю ее с мытьем посуды.

Но мысли человеческие — они не стоят на месте. Вскоре я уже думал о другом. «Смотри, — размышлял я, — вот человек приходит на рынок и видит там двух людей, которые держат талит, и один говорит: „Это я нашел его“, а другой утверждает: „Это я нашел его“. Один говорит: „Это мое“, и другой говорит: „Это мое“. Если этот человек любит мир, он отойдет в сторону, чтобы не видеть своих соплеменников в пылу ссоры. Он войдет в Дом учения, и откроет Гемару, и найдет там подобный случай, и проникнется симпатией к своим собратьям. А почему? Потому что он прочел страницу Гемары и увидел, что в Торе уже сказано о подобном. Я и есть этот человек. Я, малосведущий в практической жизни, прочитываю страницу Гемары, и мое сердце наполняется любовью и сочувствием даже к самым ничтожным еврейским делам — и все потому, что о них говорили наши мудрецы. Да, велика Тора, ибо она учит любви».

День уже клонился к вечеру, близилось время предвечерней молитвы. Я собрался наскоро произнести ее, чтобы сразу же вернуться к своему чтению, но, едва начав «Ашрей» со слов: «Блаженны живущие в доме Твоем», решил продолжить, в честь тех, кто когда-то присутствовал в этом Доме учения.

Есть люди, которые торопятся с молитвой и спешат произнести ее слова, потому что им дорого каждое слово и они хотят быстрее ощутить его на языке. А другие растягивают свою молитву и произносят каждое слово медленно и степенно, потому что каждое слово им приятно и им тяжело расстаться с ним. Я не знаю, кто мне милей — тот, что спешит с молитвой, или тот, кто продлевает ее. Что до меня, то, поскольку каждое слово было мне приятно, я произносил его быстро, и по той же причине приятности тут же повторял его снова. Так я прочел предвечернюю молитву и так же затем вечернюю. Человеку всегда хочется молиться в обществе других, ибо тогда он слышит молитву многих, но в такие минуты он забывает, что общество обществом и многие многими, а заполняет собой весь мир лишь Святой и Благословенный. И, вспомнив об этом, такой человек сокращает свое «я» до полного исчезновения, чтобы не теснить Божий Дух.

Закончив молитву, я зажег свечу и, даже не вставив ее в подсвечник, вернулся к чтению. Но если днем я читал вполголоса, то теперь во весь голос. И с каждым часом этот мой голос звучал все громче и громче, как будто исходил из самой Гемары. И поскольку голос Гемары был мне приятен, я прислушивался к нему. Свеча в моей руке уже догорала, а я все не двигался с места. Вы, возможно, слышали рассказы об учениках, которые сжимают в пальцах горящую свечу, чтобы она обожгла им пальцы, буде они заснут, читая, и вернула к учебе. Но я не нуждался в таких уловках, ибо тот, кто учит Тору из любви, не засыпает и не прерывает свою учебу — разве что за тем, чтобы зажечь свечу от свечи и потом снова свечу от свечи.

А меж одной свечой и другой я представлял себе, что нет сейчас в мире человека, который сидел бы и изучал Тору, кроме меня. Не из хвастовства я так думал, а от радости, что в эту минуту мне дано удерживать своей молитвой весь мир.

Сколько часов пролетело надо мной таким образом? Не знаю. Когда я наконец вышел из Дома учения и направился в гостиницу, весь город уже спал, только в доме раввина горел свет. Наверно, он тоже проводил ночи за изучением Торы. А может быть, он всего лишь писал свою Тору поверх истинной Торы, так что мир держался на мне одном.

Я открыл дверь гостиницы и тихо вошел. Во всех комнатах спали. Даже из комнаты Рахели не доносилось ни звука. Я прошел на цыпочках в свою комнату. На столе стояла зажженная лампа с прикрученным фитилем, и ее свет чуть рассеивал темноту. Рядом с лампой стояла прикрытая миской тарелка, да будет помянута добром та, что приготовила мне ужин. Я поел, лег и уснул. И такого сладкого сна мои глаза не видели уже много ночей.