О Леонардо и его вглядах (реферат)

Таким образом, Леонардо не достиг ясности не только в своих суждениях о примате человека или природы, но и в размышлениях о самой природе он тоже не мог свести концы с концами, проводя свои наблюдения над вечным движением и вечным стремлением времени ко всеобщей катастрофе и к мировой неподвижности конечного хаоса. Леонардо мог бы найти выход их этих противоречий на путях учения о диалектике возникновения и уничтожения, диалектики хаоса и космоса, как и в диалектике органиче­ского и механического развития. Однако Леонардо был чужд всякой диалектики, и его бездушный механицизм волей-неволей приводил его к теории мирового катастрофизма, безысходного и окончательного.

В заключение этих суждений о Леонардо необходимо сказать, что механицизм тоже ведь явился одним из резуль­татов имманентно-субъективистского мышления возрож­денческого человека. Ведь покамест признается что-то большое и живое, нечто имеющее свою собственную исто­рию и судьбу, свою личность, до тех пор отсутствует поч­ва для имманентного субъективизма. Последний наступает только тогда, когда все живое и самостоятельное, все имеющее свою собственную историю и судьбу отвергнуто, уничтожено и обессмыслено в глазах субъекта, который только одного себя считает чем-то живым, чем-то само­стоятельным и чем-то имеющим право на собственную судьбу. При таком самовозвеличении человеческого субъекта на долю объективной действительности только и остается одна механическая связь явлений. Леонардо определенно запутался в этом самопревознесении челове­ческого субъекта и в этом нежелании видеть в природе не­что живое и даже абсолютизировать чувственное ощущение такой природы. Подобная же путаница понятий выступает у Леонардо и в его рассуждениях о количествен­ном примате в оценке явлений действительности.

В частности, Леонардо является одним из весьма упорных защитников количественного канона в живописи. Однако никакие пропорции не могли сделать картины Леонардо достаточно ясными и определенными, лишенны­ми всяких туманных и загадочных очертаний. Теория про­порций не спасает Леонардо от его нигилистических тен­денций и поэтому едва ли может считаться для него таким уже всеопределяющим и безупречным принципом. Его по­строения, с одной стороны, сухи и рациональны, с другой же стороны, им свойственна та внутренняя подозрительная неопределенность, двусмысленность и даже откровенная туманность, которая делается вполне понятной, если при­влечь его многочисленные и весьма противоречивые общие суждения философского, естественнонаучного и художе­ственного характера.

Итак, вот к каким чудовищным результатам пришла у Леонардо теория опыта с ее тенденцией обязательно аб­солютизировать этот последний. Перенося весь центр тя­жести на человеческого субъекта, Леонардо обездушил объективный мир вплоть до крайнего механицизма, а слишком веря в эмпирическую текучесть и бессознатель­но признавая бессилие перед ней человеческой личности, Леонардо вместе с превознесением человека тут же учил о всеобщем и мертвом хаосе, который якобы должен охва­тить собою весь мир. Непонятно, чего тут больше — субъ­ективизма или нигилизма, превознесения личности или от­чаяния в ее жизненных и научных возможностях, влюблен­ности в зрительный мир с его оригинальными формами и красками или чисто количественного равнодушия ко вся­кой качественной оригинальности.

Интересные выводы можно сделать, рассмотрев, напри­мер, те источники, которые изучал Леонардо, и проследив, каким образом он к ним относился, на что обращал вни­мание. Об этом—работа П. Дюэма.

Так, почти половину своей книги об источниках, изучав­шихся Леонардо да Винчи, П. Дюэм посвящает Николаю Кузанскому. Мы видим здесь, что Леонардо да Винчи бы­ли известны почти все работы Николая Кузанского, а со­хранившиеся рукописи, в которых имеются заметки Лео­нардо по разным философским проблемам, содержат мыс­ли, «самым несомненным и точным образом относящиеся к метафизическим теориям Николая Кузанского». Многие мысли, которые «у Леонардо выглядят темными, странны­ми и непонятными, благодаря сближению с сочинениями «немецкого кардинала» проясняются, приобретая свой ис­тинный смысл» (137, 146).

К учениям Николая Кузанского, привлекшим внимание Леонардо да Винчи, Дюэм относит в первую очередь сле­дующие. «Бог, — говорит Дюэм, излагая Николая Кузан­ского, — есть синтез творения, а творение есть развертыва­ние бога», бог поэтому существует в стяженном виде во всякой вещи, тогда как все вещи в отвлеченном состоянии находятся в боге. Поскольку, таким образом, бог отвле­ченно есть самая сущность каждой вещи, то мы без труда познаем «основание этой истины, высказанной Анаксагором: все во всем» (там же, 147). Несомненно, к этой по­следней цитате из «Ученого неведения» (II 5) Кузанского относится, например, следующая заметка Леонардо: «Анаксагор. Всякая вещь происходит из всякой вещи, и всякая вещь делается всякой вещью, и всякая вещь воз­вращается во всякую вещь, потому что все, существующее среди элементов, сделано из этих самых элементов» (там же, 149). Прямые или косвенные совпадения заметок Лео­нардо с текстами Кузанца, говорит Дюэм, обнаруживают­ся в учениях о творении и творящей любви, о способно­стях и бессмертии души и особенно в геометрии, в теориях космической динамики, механики, астрономии и методики змерений.