Гертруд Лефорт - Суд моря

Она совсем забыла, что бретонка не понимает ее языка.

Анна смутно чувствовала, что королева борется с нею за жизнь своего ребенка, ее юное суровое лицо вновь сделалось неумолимым. Она презрительно закрыла глаза. Теперь она вся сосредоточилась на песне. Ей казалось, будто она слышит вдалеке шум прекрасных источников своей родины и лесов волшебника Мерлина и гул прибоя у скалистых берегов, где Дева, Несущая Смерть, тихонько поет гибнущим мореходам колыбельную песнь их матерей.

И вот она уже вступает под сумрачную сень замка Ро, тихо, как порой вступают в дом давно умершие, – нет, как вошла в их дом Дева, Несущая Смерть, чтобы послушать песню у колыбели Алена; Анна, как и она, услышала сладкую колыбельную песнь своей матери. Сердце ее забилось. Ей казалось, что она вдруг вновь проснулась для своей собственной жизни. Сейчас она увидит Алена! Юное суровое лицо ее стало невыразимо мягким.

Королева не сводила с нее глаз. По всему телу ее вдруг как бы пробежала мгновенная дрожь, похожая на вздох облегчения. Она схватила Анну за руки и подвела к самой колыбели. Анна почувствовала на губах благодарный поцелуй и услышала быстро удаляющийся шорох платья. Несколько секунд она оставалась неподвижна, словно в легкой дреме, на грани между сновидениями и пробуждением. Затем она поняла, что королева оставила ее наедине с сыном, – заветный час настал. Не решаясь открыть глаза, она молитвенно сложила руки и запела.

Вначале ее голос звучал очень робко; она пела без слов, это были лишь тихие, монотонно-ласковые, медленно льющиеся, вновь и вновь повторяющиеся звуки, напоминающие сонный плеск кротких прибрежных волн, качающих челн. Но постепенно из мелодии сами по себе стали рождаться слова – милые, невинно-забавные детские стихи; Анне казалось, будто это поет ее мать, она не замечала, что это ее собственный голос превратился в голос матери.

Анна никогда не пела с тех пор, как оказалась у британцев, она не узнавала теперь своего голоса; ей казалось, будто она слышит голос матери. Вот она опять лежит в своей большой старинной кровати в замке Ро и тихонько подпевает матери, баюкающей ее маленького брата Алена.

Как только Ален засыпал, мать выходила, чтобы позвать старую служанку Энору, которая оставалась на ночь с детьми. До прихода Эноры Анна была одна с Аленом и становилась на эти несколько минут его маленькой матерью. Алену это было необходимо: он ведь был такой крохотный; каждый раз, глядя на брата, она испытывала к нему нежную жалость, хотя Ален был розовый и цветущий, – с таким крохой легко может приключиться какая-нибудь беда, и Анна даже на секунду боялась отвести от него взгляд. Охотнее всего она взяла бы его на руки и прижала к груди, но мать и Энора запретили ей это, ведь Анна сама еще была ребенком и могла уронить Алена.

– А когда я вырасту – можно мне тогда будет взять Алена на руки?.. – просила Анна.

– Когда ты вырастешь, – отвечала Энора, – ты возьмешь на руки ребенка, которому сама подаришь жизнь…

Иногда Ален долго не засыпал: он еще в младенчестве порою бывал очень своенравен, приходилось петь ему снова и снова, неутомимо, как прибрежные волны, качающие челн… Анне вдруг почудилось, будто колыбель рядом с ней плавно колеблется. Но петь оставалось уже недолго: вот-вот послышится ровное дыхание уснувшего младенца, это легкое детское посапывание, всегда наполнявшее Анну такой нежностью. Она прервала пение и прислушалась. У нее не было никаких сомнений в том, что пела только она; мать, должно быть, вышла, чтобы позвать Энору, и она осталась одна с Аленом. Приподнявшись на своей постели, она могла смотреть вниз, прямо в розовое личико Алена, любоваться тем, как трогательно он раскинулся во сне, сжав свои пухлые кулачки, как будто воображая себя силачом. Анна не могла удержаться от улыбки: было так сладко смотреть на него в такие минуты, сознавая себя его защитницей. Анна открыла глаза и склонилась над ним. Прямо перед глазами ее стояла колыбель, белая, как цветущий куст терновника; в ней лежал Ален, но личико его было вовсе не розовым, а кулачки не были сжаты – о Боже, это был совсем не Ален! Это был маленький, измученный бессонницей принц, жизни которого требовало море! Анна в ужасе неотрывно смотрела на него. Крохотное личико было белым, как кисейный полог кроватки, влажные волосы прилипли ко лбу, вспотевшему от страха и телесной муки, маленький рот застыл в страдальческой гримасе, и все же по личику этому уже разлилось какое-то болезненное блаженство; принц тихо, но ровно и мягко дышал, и глаза его были закрыты – он задремал, Анна усыпила его! Она была в каком-то странном смятении: ее вновь охватила та нежная жалость, как в детстве при виде Алена; она совершенно забыла, кто этот ребенок, она лишь видела, что он еще меньше и беззащитнее ее брата, и чем дольше она на него смотрела, тем трогательней он ей казался. Ей хотелось взять его на руки, как маленького Алена, – почему бы не сделать это? Никто не помешает ей, ведь она уже выросла… «Когда ты вырастешь, – говорила ей Энора, – ты возьмешь на руки ребенка, которому сама подаришь жизнь…»