Гертруд Лефорт - Суд моря

Маленькое, невыразительное личико королевы вдруг словно озарилось прозрением: она как будто только что увидела Анну.

Бюдок между тем дал знак женщинам, чтобы они покинули шатер и увели с собой свою повелительницу, дабы Анна могла наконец приступить к делу. Но королева медлила.

– Нет, нет, – сказала она вдруг, – я не выйду, я посижу здесь, пока она будет петь: я не оставлю ее одну с моим ребенком, раз она связана с морем!

Женщины смущенно переглянулись, пытаясь улыбнуться. Самая старшая из них, состоявшая в родстве с королевским домом, принялась ласково увещевать свою госпожу. Анна, говорила она, всего-навсего хочет сделать то, о чем госпожа сама ее так страстно просила. Поэтому надо проявить доверие и вести себя так, как того требует бретонский обычай; да и выйти им необходимо уже хотя бы потому, что иначе они и сами могут уснуть.

При слове «доверие» королева задрожала. Тоненькие серебряные пластинки, которыми был украшен ее золотой чепец, зашептались друг с другом, как листья тополя. Она не в силах была оторвать взгляда от юного отрешенного лица Анны, словно сквозь его болезненную прелесть на нее взирал лик медузы.

– Но я не могу доверять ей! – воскликнула она. – Вы только взгляните на это лицо! Ведь мы никогда прежде не замечали и не принимали ее всерьез!

Женщины, улыбнувшись, вновь попытались успокоить ее. Престарелая родственница вновь призвала ее к благоразумию: Анна, говорила она, так молода и невинна – почему госпожа не хочет доверить ей своего ребенка? Анна ведь и сама еще, в сущности, дитя.

– Вот именно, вот именно! В этом-то все и дело!.. – лепетала королева. – Неужели вы не понимаете? Она не знает, что значит малое дитя: у нее нет ни мужа, ни детей – у нее вообще нет жизни! Она подарила ее другому, – а его уже нет в живых… – Последние слова она произнесла почти шепотом, так что никто не понял их смысла.

Королева окончательно потеряла самообладание.

– Поймите же, наконец! Вы должны меня понять! – причитала она. – Ведь всем известно, что бретонцы могут убивать своими колыбельными песнями! Вы забыли о британских воинах в замке Ро?..

Улыбки на лицах придворных дам мгновенно исчезли. Лишь престарелая родственница продолжала с материнской укоризной в голосе: как госпожа может говорить такое! Нехорошо так оскорблять Анну де Витре! Убить ребенка! Нет, на такое никто не способен.

– Нет, способен, способен!.. – бормотала едва слышно королева. – Люди способны убивать даже детей. Сегодня люди способны на все, и вы это знаете так же хорошо, как и я, это знает весь двор – каждый житель Руана знает это! Не притворяйтесь! О Боже, я не в силах вымолвить это! Зачем меня об этом спрашивают?..

Напудренные лица женщин побледнели. Что королева имеет в виду? Не юного ли герцога бретонцев? Он был еще совсем мальчиком, почти ребенком. Они не решались взглянуть друг на друга, ибо все делали вид, будто ничего не знают об убийстве, окутанном таким упорным, непроницаемым молчанием…

Несколько мгновений было так тихо, что казалось, будто даже море затаило дыхание. Женщинам стало не по себе, их гладкие уверенные лица приняли беспомощное выражение. Они невольно оглянулись – не слышит ли их кто-нибудь стоящий у входа в шатер? Лишь добрые, наивные глаза родственницы смотрели по-прежнему спокойно и непринужденно: старикам трудно уверовать в ужасы новых времен! Она все еще пыталась успокоить королеву: кто же и о чем мог спрашивать госпожу, ласково выговаривала она ей; никто из дам не задавал ей вопроса, да и Бюдок и Анна тоже молчали, а больше здесь никого нет; госпожа, должно быть, ослышалась.

– Но кто-то беспрестанно вопрошает меня!.. – произнесла королева прерывистым голосом. – Разве вы не замечаете? Я словно стою перед судом, а ведь в суде человека допрашивают, в суде нужно признавать свою вину, если хочешь пощады! Но мне не в чем признаваться, я не знаю, отчего мое бедное дитя не может уснуть, и я не хочу, чтобы меня без конца спрашивали, – это так ужасно, когда маленькие дети не могут спать! Сна лишаются только злодеи! А мой маленький сын никому не причинил зла; должно быть, это какая-то ошибка – что он не может уснуть! Бюдок, скажи Анне, что это ошибка, – ей не надо петь никакой колыбельной, я сделаю это сама!

– Анна, – сказал Бюдок, – похоже, море желает услышать от королевы признание, прежде чем ты приведешь его приговор в исполнение, но она никак не решится произнести его. Потерпи еще немного.

Анна стояла, вся обратившись внутрь себя, сосредоточившись на песне, которую должна была спеть. Прошло так много времени с тех пор, как она слышала ее в последний раз, ей надо было собрать все свои силы, чтобы вспомнить ее, она должна была отрешиться от всего, что происходило вокруг. Услышав слова Бюдока, она в первый раз за время разговора подняла глаза. На ее тихом лице отразилось удивление. Куда девалась изящная королева, так беспечально владычествовавшая в Руане, когда вдруг началось это ужасное молчание вокруг имени юного герцога бретонцев? Куда девалась та нарумяненная и сверкающая драгоценностями госпожа, отвечавшая на робкий вопрос Анны о судьбе герцога лишь загадочной улыбкой? Куда исчезла та льстивая притворщица, которая только что любезничала с нею здесь, на корабле? От нее вдруг не осталось ничего, кроме маленького, дикого, исполненного отчаяния личика, прозрачного, как береговые камешки, отшлифованные морем, – поистине на море все становится явным!..