Гертруд Лефорт - Суд моря

Анна не решилась произнести ни звука. Она кивнула Бюдоку: да, она подождет – как она может противиться его просьбе? Ведь море тоже ждет, ему некуда спешить, оно дышит вечностью, оно – почти как Бог. От Бога и от вечности никому не убежать.

Снаружи послышались тихие вздохи: должно быть, море ожило; оно как будто медленно поднималось, чтобы занять свое судейское кресло. Анне де Витре вдруг показалось, что снаружи стало странно светло… Между тем королева села рядом с колыбелью и запела своим слабым, тоненьким голоском. Мелодия путалась, слова заплетались друг за друга, теряя свой смысл; королева фальшивила – жалкая песенка, которую она запела, уподобилась в ее устах тихому бреду безумца. Внезапно она прервала пение и сказала дрожащим голосом:

– Боже мой, что же это такое! Становится все светлее, а принцу ведь нужно спать! Велите опустить полог шатра!

Взор ее упал на Анну, которая все еще стояла у входа; фигура ее теперь была не очерчена серебряным карандашом, а озарена сзади невидимой звездой: море за ее спиной светилось. Королева вскрикнула и припала грудью к колыбели, словно защищая ее своим телом.

– Почему она все еще здесь? Почему она все еще здесь? – всхлипывала она. – Я же велела сказать ей, что принц уснет сам, без ее помощи. Кажется, он уже спит – посмотрите, посмотрите… – Она подняла занавесь колыбели дрожащей рукой.

Тем временем стало так светло, как будто море и в самом деле поднялось на борт и вступило в шатер: теперь стал отчетливо виден каждый угол, в белом сумраке открытой колыбели было видно торжественное лицо маленького принца. Юная, цветущая нянька вдруг громко зарыдала. Заплакали и дамы из свиты королевы; лишь она одна сидела застывшая, как соляной столп, и сухими глазами смотрела в широко раскрытые глаза сына.

Наконец родственница прикоснулась к ее плечу и сказала голосом, полным сострадания:

– Дитя мое, Анна де Витре еще здесь. Доверьтесь ей, прошу вас! Это вовсе не ошибка – то, что принц не может уснуть.

Королева, не ответив, тихо забормотала что-то невнятное; никто не мог понять, к кому обращены были ее слова, – казалось, она говорит с невидимым исповедником.

– Нет, это не ошибка – то, что принц не может уснуть… И я знаю, почему это не ошибка: нет на земле более подлого злодейства, чем убийство ребенка, – а ведь мы убили ребенка. Если, видя преступление, мы молчим, значит, мы соглашаемся с ним. А я молчала… Как молчали все, весь двор! Мы молчали так подло, что, казалось, вот-вот возопиют камни! Мы ели и пили, как будто ничего не случилось, мы наряжались и румянились, мы шутили и танцевали – мы даже спали! Мы прекрасно спали, хотя казалось, что отныне в Руане никто никогда не сможет спать. А мы смогли – отчего же нам было не спать? Ведь с нами не было судьи, который мог бы разбудить нас: судьи тоже спали. Они должны были спать, им же приказали! И только один мой бедный мальчик вдруг не может уснуть!

Она огляделась по сторонам, как человек, не сознающий, где он и что с ним. Женщины одна за другой бесшумно покинули шатер, даже родственница смущенно удалилась. Осталась лишь Анна де Витре, и в глубине шатра стоял Бюдок; лицо его казалось единственным темным пятном в светлом помещении. Королева не замечала его присутствия, она запрокинула голову, как будто собираясь закричать от боли. Золотой чепец сполз на затылок, белокурые волосы упали ей на плечи, словно львиная грива. Она поднялась и сделала несколько шагов в сторону Анны, она словно хотела броситься перед ней на колени, но в то же время казалось, будто все ее существо отчаянно противится этому, вздымается, как волна, ополчившись против нее. Маленькое кукольное личико ее, без румян и украшений еще более жалкое, чем прежде, теперь совсем исчезло, растворилось в своем собственном прообразе – она уже перестала быть самой собою, она была лишь частью чудовищной силы безымянного материнского лона земли.

– Анна! – воскликнула она. – Я знаю, море – твой союзник, ты связана с ним; вы, бретонцы, говорите, что оно справедливо, что оно почти как Бог. Я предаю себя на его суд. Но ведь каждого судью можно просить о пощаде – убей меня, но спаси мое дитя! Клянусь, я сама предам себя в твои руки, как только мы достигнем Корнуолла; пой сколько и где пожелаешь! Я дам тебе ключи от замка Бристоль – ходи ночью по всем его коридорам и переходам, как ходила твоя прабабка Авуаз по замку Ро, захваченному британскими воинами. Услышав твой голос перед моим покоем, я сама отворю дверь твоей песне и стану слушать ее, пока мои глаза не сомкнутся навеки. Не бойся, что я попытаюсь обмануть тебя. Ах, Анна, у тебя нет детей, ты не можешь меня понять, так поверь мне на слово: это не трудно – умереть за своего младенца; я знаю это, я уже чуть не умерла, когда рожала его. Ах, Анна, поверь мне! Поверь мне!