Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

— Дежурные идут, — сообщил Карел.

— Послушай, — зашептал Бергер. — Ты должен попробовать! Дай ему деньги. Если он потом придет и потребует еще, мы ему пригрозим, скажем, что донесем на него за вымогательство. У нас больше десяти свидетелей. Этого вполне достаточно. Мы все заявим, что видели и слышали, как он требует у тебя деньги. Вряд ли он захочет рисковать. Это единственное, что мы можем сделать.

— Идет! — шепнул снаружи Зульцбахер.

Хандке не спеша направлялся к бараку.

— Ну где ты, подлюга? — спросил он, войдя в барак и остановившись неподалеку от них.

509-й шагнул вперед.

— Здесь.

— Так. Ну я пошел. А ты прощайся со своими дружками и пиши завещание. За тобой придут. С оркестром.

Он ухмыльнулся. Ему очень понравилась собственная шутка.

Бергер толкнул 509-го. Тот сделал еще шаг вперед.

— У вас не найдется для меня одной минуты? Я хотел бы вам кое-что сказать.

— Ты? Мне? Чушь!

Хандке направился к выходу. 509-й пошел за ним вслед.

— У меня есть деньги, — сказал он ему в спину.

— Деньги? Что ты говоришь! И сколько же? — Хандке шел дальше. Он даже не обернулся.

— Двадцать марок. — 509-й хотел сказать «сорок», но что-то ему помешало. Это было растущее внутри сопротивление, похожее на упрямство: он предложил за свою жизнь всего лишь половину.

— Двадцать марок и двадцать два пфеннига!.. Да пошел ты!..

Хандке ускорил шаги. 509-й догнал его и пошел рядом.

— Двадцать марок — это лучше, чем ничего.

— Плевать я хотел и на тебя, и на твои марки.

Теперь уже не было никакого смысла предлагать сорок. У 509-го появилось чувство, будто он совершил роковую ошибку. Надо было предлагать все. Желудок его вдруг словно полетел в пропасть. Сопротивление, которое он испытывал еще несколько секунд назад, — как ветром сдуло.

— У меня есть еще деньги, — произнес но торопливо.

— Смотри-ка! — Хандке остановился. — Да ты, оказывается, капиталист! Дохлый капиталист! Сколько же у тебя еще припрятано?

509-й набрал воздуха в легкие.

— Пять тысяч швейцарских франков.

— Что?

— Пять тысяч швейцарских франков. В несгораемом банковском сейфе в Цюрихе.

Хандке рассмеялся.

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Тебе, сморчку?

— Я не всегда был сморчком.

Хандке некоторое время молча смотрел на него.

— Я перепишу на вас половину этих денег, — поспешно прибавил 509-й. — Достаточно моего письменного заявления, и у вас будет две с половиной тысячи швейцарских франков. — Он посмотрел на жесткое, невыразительное лицо Хандке. — Война скоро кончится. И тогда деньги в Швейцарии могут очень пригодиться. — Он выждал секунду. Хандке не торопился с ответом. — Особенно, если война будет проиграна, — прибавил он медленно.

Хандке поднял голову.

— Та-ак… — произнес он тихо. — Вот ты, значит, о чем уже думаешь! Все рассчитал, все предусмотрел, да?.. Ну ничего, я тебе покажу, как строить планы! Сам себя выдал! Теперь тобой займется еще и Политический отдел — незаконное хранение валюты за границей! Одно к одному! Не-ет, братец, я тебе не завидую!..

— Иметь две с половиной тысячи франков и не иметь — это ведь не одно и то же…

— Это касается и тебя самого. А ну пошел вон! — взревел вдруг Хандке и с силой толкнул 509-го в грудь. Тот полетел на землю.

Хандке исчез в темноте. 509-й медленно поднялся на ноги. К нему подошел Бергер. Догонять Хандке было бесполезно. Да и вряд ли он смог бы его догнать.

— Что случилось? — спросил Бергер.

— Не взял.

Бергер молчал. Он смотрел на 509-го. 509-й вдруг заметил у него в руке дубинку.

— Я предлагал ему еще. Гораздо больше. Не захотел. — Он растерянно огляделся. — Что-то я сделал не так. Не знаю, что.

— И чего он к тебе привязался…

— Он меня почему-то сразу невзлюбил… — 509-й провел рукой по голове, ото лба к затылку. — Да и какое это теперь имеет значение! Я даже предлагал ему деньги в Швейцарии. Франки. Две с половиной тысячи. Он не захотел.

Они вернулись к бараку. Им не надо было ничего рассказывать. Ветераны все поняли без слов. Они остались стоять на своих местах, никто не посторонился, но вокруг 509-го словно вдруг образовалось пустое пространство; его словно отгородили от других прозрачной непроницаемой стеной. Это было одиночество обреченного.

— Чтоб он сдох! — сказал Розен.

509-й взглянул на него. Сегодня утром он спас его. Теперь казалось странным, что еще утром он мог кого-то спасти, а сейчас находится где-то далеко-далеко, откуда уже не протянешь руку.

— Дай мне часы, — обратился он к Лебенталю.