Эрих Ремарк - Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

Он обернулся и, увидев начальство, заорал:

— Смирно!..

Пришел Больте. Блокфюрер, как всегда, торопился. Ему не везло уже целых два часа. И вот, когда наконец пошла настоящая карта, пришлось прервать игру и тащиться сюда. Он еле-еле дождался конца поверки, рассеянно выслушал рапорт и, едва взглянув для вида на кучу трупов, сразу же исчез. Хандке отправил дежурных на кухню, а сам поплелся к проволочному заграждению, отделявшему Малый лагерь от женских бараков. Перед забором он остановился и уставился тяжелым взглядом на ту сторону.

— Пошли в барак, — сказал Бергер. — Кому-то надо остаться и посматривать за ним.

— Я могу, — вызвался Зульцбахер.

— Если он уйдет, скажешь нам. Сразу же!

Ветераны забрались в барак. Все предпочитали не попадаться Хандке лишний раз на глаза.

— Что же делать? — озабоченно пробормотал Бергер. — Неужели эта скотина не шутит?

— Может, он еще забудет. Похоже, что ему опять моча в голову ударила. Эх, достать бы где-нибудь шнапса да накачать его!

— Шнапс!.. — Лебенталь сплюнул. — Это невозможно! Совершенно невозможно!

«Может он просто пошутил?» — подумал вслух 509-й. Он и сам не очень-то верил в это. Хотя в лагере такое часто случалось. Эсэсовцы были большими мастерами держать людей в постоянном страхе. Многие не выдерживали. Одни бросались на проволоку, у других отказывало сердце.

— У меня есть деньги, — шепнул Розен 509-му. — Возьми их. Я их спрятал, когда нас пригнали. Держи, здесь сорок марок. Дай их ему. У нас так иногда делали.

Он сунул деньги 509-му в руку. 509-й машинально взял их, пощупал, почти не отдавая себе отчета в том, что он делает.

— Это не поможет, — сказал он. — Он возьмет их, сунет в карман, а потом сделает то, что хотел сделать.

— А ты пообещай ему достать еще.

— Где я возьму еще?

— У Лебенталя есть кое-что, — подсказал Бергер. — Лео, у тебя есть что-нибудь?

— Да, у меня есть. Но если мы его приучим к деньгам, он будет приходить каждый день и требовать еще. Пока не вытащит у нас все. И тогда мы, как говорится, опять окажемся там, откуда пришли. Только уже без денег.

Все молчали. Никому и в голову не пришло бы осудить Лебенталя за чересчур трезвый практицизм. Он рассуждал по-деловому, вот и все. Вопрос был предельно ясен: стоило ли жертвовать крохотным оборотным капиталом Лебенталя только ради нескольких дней отсрочки для 509-го? Ветераны стали бы тогда получать меньше еды. Может быть, как раз настолько, чтобы двое-трое, а то и все они отбросили концы. Любой из них не задумываясь отдал бы все, что у них было, если бы это действительно могло спасти 509-го. Но шансов на спасение у него почти не было, если Хандке не шутил. Лебенталь был прав. И не стоило рисковать жизнью целого десятка только ради того, чтобы продлить существование одного-единственного всего лишь на два-три дня. Это был один из неписанных законов лагеря, неумолимый закон, благодаря которому они до сих пор были живы. Он был известен им всем. Но в этот раз им не хотелось подчиняться ему. Они искали выход.

— Прибить бы эту гадину!.. — вздохнул Бухер.

— Чем? — откликнулся Агасфер. — Он в десять раз сильнее нас всех, вместе взятых.

— А если мисками?.. Все вместе, одновременно…

Бухер умолк. Он и сам понимал, что это идиотизм. Эсэсовцы повесили бы человек десять, если бы затея удалась.

— Где он там? — спросил Бергер.

— Стоит. На том же самом месте.

— Может, забудет?

— А зачем бы он тогда ждал? Он же сказал — подождет до конца ужина.

Мертвая тишина повисла во тьме барака.

— Дай ему хотя бы эти сорок марок, — сказал через некоторое время Розен 509-му. — Они ведь твои. Я тебе их даю. Тебе одному, понимаешь? Никто не имеет к ним никакого отношения.

— Верно, — подтвердил Лебенталь. — Все правильно.

509-й не отрываясь смотрел в открытую дверь. Он видел темную фигуру Хандке на фоне серого неба. Что-то подобное он где-то уже видел — темная голова на фоне неба и страшная опасность. Он никак не мог вспомнить, где. Ему показалось странным, что он не мог решиться. Он чувствовал, как внутри у него, откуда-то из глубины, медленно поднимается мутное, бесформенное облако — сопротивление, нежелание унижаться перед Хандке. Раньше он никогда не испытывал этого чувства. Раньше в таких случаях всегда был только страх.

— Иди, — подтолкнул его Розен. — Отдай ему деньги и пообещай достать еще.

509-й медлил. Он перестал понимать сам себя. Он знал, что если Хандке действительно решил его угробить, то никакие подкупы уже не помогут. Такое в лагере случалось нередко: те, кого хотели купить, соглашались и брали у заключенного деньги или ценности, а потом отправляли его на тот свет, чтобы он не проболтался. Но день жизни — это день жизни, и за этот день многое может произойти.