Оскар Лутс - Осень

— Скажи теперь, Яан, — Тоотс усмехается, — это свое недавнее слово, ну, ты знаешь.

— Да Бог с ним! — Имелик подталкивает своего школьного друга. И, обращаясь к Кийру, продолжает: — А разве твой погибший брат уже не получил свой надел?

— Так-то оно так, но и его наследникам тоже должно бы что-нибудь достаться. Неужели ты, Имелик, считаешь, что это много, если родители моего братишки за жизнь своего сына обретут маленький поселенческий хутор?

— Я сейчас так вдруг не могу сказать, много это или мало, однако мне все же известно, что у родителей твоего брата есть еще два рослых сына, которые прекрасным образом могут их прокормить. Да и что станут делать старики с поселенческим наделом? Какие из них работники на лугу или на пашне?

— Ах, черт! — Йорх Аадниель хватается за живот и сгибается крючком.

— Что с тобой? — сочувственно спрашивает Имелик.

— Страшная резь, — жалуется Кийр, вращая глазами. — Ох ты, черт побери! Погодите тут немного, я кое-куда сбегаю, и чем это они меня там, в заведении для хуторян, напичкали?!

И Кийр исчезает из глаз с проворством веретена, однако совершенно непонятным образом он спешит отнюдь не туда, куда следует, а прямиком влетает в судебный зал к помощнику секретаря, словно бы ищет у последнего совета и помощи по случаю рези в желудке. Вначале кажется, будто Аадниель и сам ошарашен своим поведением, вся его фигура выражает растерянность. Зачем он, черт побери, вторгся именно сюда? Какая-то побудительная причина все же должна была быть — без этого ничего не движется в этом мире. Штанины хорошо сшитых брюк Кийра дрожмя дрожат, как на ветру, как бывало в школьные годы, кота он предотвращал и разоблачал всевозможные штуки и трюки своих «добронравных» соучеников.

— Господин Сярби, — останавливается он перед столиком помощника секретаря, — дайте мне бумагу.

— Бумагу? — Молодой человек оглядывает пришельца. Какую бумагу? Со штемпелем или без?

— Ох, — охает Йорх, — мне совершенно все равно, хоть так, хоть эдак. Главное, дайте поскорее. У меня …

— Что у вас? Какое-нибудь торговое дело?

— Да, — поджимает Кийр ляжки, — чисто господнее дело. Но вроде бы уже поздно. Тысяча чертей, дьявол побери эту столетнюю колбасу цвета радуги!

— Какой-нибудь, незаполненный листок я для вас найду, — Сярби роется в груде всяких бумаг. — Минуточку … Это требует некоторого времени. Но… может быть, присядете?

— Нет, — Кийр оглядывается на дверь, — недосуг мне присаживаться.

Он получает два листка чистой бумаги и бочком-бочком удаляется; к чести его, и истины ради, надо заметить, что он не забывает поблагодарить.

В дверях Кийр сталкивается со служителем Тюма, последний еще носит на усах кусочки яичницы и почему-то несколько не в духе.

— Дьявольщина! — бранится он, не ответив на приветствие портного. — Только что начисто подмел все полы, а теперь отсюда несет такой вонью, словно кто себе в штаны наклал.

— Ну-у, — бормочет Йорх, — ветром вонь развеет.

И после этого Аадниель направляется, наконец, в то место, куда должен был пойти в первую очередь; следом за ним, словно трос, тянется мощный аромат. Портной спускает в очко свои подштанники и смотрит им вслед с таким видом, будто хочет сказать: «Мир праху твоему!»

Однако во всем этом еще не было бы ничего особенного — подобные действия остаются личным делом каждого человека — не подоспей к месту действия вездесущий Кристьян Либле, которому, конечно же, совершенно нечего делать в волостном доме, но… Но когда это было, чтобы звонарь не объявился там, где в связи с каким-нибудь скандалом сошлись двое или трое или хотя бы один единственный человек?

— Ой ты, поганая шкура! — Звонарь прищуривает свой единственный глаз. — Стало быть, вот оно как создают этот новый мировой порядок: до того, как сесть на рундук, штаны вроде как напрочь скидывают! Мой дедушка, — продолжает Либле, — он был чуток постарше, чем я сейчас, держал кобылу Манни; и он ее, стало быть, берег, как медведь свои бубенчики, и ежели эта его дорогая Мани, хоть среди дороги, хоть еще где, настраивалась помочиться, дедушка сей же час снимал с нее дугу. Ну да Бог с ним, со всем этим! Но такого я еще вроде как не видел ни во сне ни наяву, чтоб человек, когда он идет по делу, все как есть с себя посбрасывал и стоял гольем, что твоя морковка. Хе-е, хе-е, господин Кийр, а вы сюда, часом, зашли не спортом заниматься!

— Замолчи, Либле! — шепчет портной. — Ни слова больше — не знаешь ты, что ли, как иной раз дело обернуться может. Видишь ли, эта чертова колбаса весь организм расстроила.