Оскар Лутс - Осень

Кроме того, когда молодой Сярби покидал отчий кров, его видавший виды родитель сказал:

«Будь начеку, парень! Я знаю, в деревне тебе поначалу будет скучно, там некуда пойти: ни театра, ни кино, ни кафе, нет молодых людей твоего круга. Смотри, не вздумай от скуки кутить! На такой волостной должности, какую ты теперь собираешься занять, эта опасность особенно велика. Предлагающих и соблазняющих, без сомнения, найдется предостаточно. В свое время я тоже жил в деревне и видел, во что превращался какой-нибудь вполне достойный человек, стоило ему только быть избранным волостным старостой или судьей … Не один крепкий хутор пришел в упадок, пропал ни за понюх табаку, а его бывший хозяин закончил дни своей жизни где-нибудь в баньке-развалюхе, а то даже и в богадельне. Поэтому будь начеку».

Эти отцовские слова всегда вспоминаются молодому «помощнику», когда он проходит паунвереским поселком и слышит доносящиеся откуда-то громкие голоса и нестройное пение. «Конечно, — думает он, усмехаясь, нет у меня еще ни кола ни двора, но я смогу обрести и то, и другое, если … Ведь неспроста же старик давал мне наставления». И если его иной раз в лавке или еще где приглашают зайти ненадолго в заднее помещение, он, бывает, и впрямь заходит, однако особо там не задерживается, — нельзя, его ждет работа.

В то самое время как помощник волостного секретаря перебирает свои бумаги, а достопочтенный господин Тюма наслаждается любимым блюдом, один из жителей Паунвере проявляет лихорадочную активность и выжимает из себя все, что только возможно.

Георг Аадниель Кийр сидит в вышеупомянутом «погребке» в компании нескольких членов правления и щедро угощает своих дорогих друзей. На столе перед собравшимися стоят фужеры, несколько бутылок необыкновенно вкусного лимонада, груда нарезанного хлеба, два ополовиненных круга колбасы, слегка позеленевших и со скользкой кожицей.

Сам портной пылает лицом, словно раскаленная каменка, время от времени смахивая со лба пот.

— Ну, угощайтесь, друзья! — он подвигает фужеры и колбасу. — Не то остынет! Все равно скоро надо будет идти в волостное правление и поглядеть, что там выйдет. Ужо-тка, тогда увидим, есть ли еще справедливость на паунвереской земле или и она тоже эмигрировала куда-нибудь в Аргентину или в Бразилию. Чего ты ждешь, Юри? Что ты зеваешь, Яан? И вообще все, кто тут есть! Поддадим так, чтобы дым коромыслом стоял. Э-эх, после совещания еще добавим, но сначала надо как следует подкрепиться. Послушай, вяэнаский Март, ты ничего не пьешь — что за комедию ты ломаешь?

— Ох, господин Кийр, — бормочет Март, щуря глаза и едва ворочая языком,

— я и т-так п-перебрал. Уже в-вроде бы …

— Э-эх, что значит перебрал! Лучше растянуть брюхо, чем добрую еду на тарелке оставить.

— И то правда, но … ик, ик … — И взъерошенный вяэнаский Март, каждый волосок на голове и в бороде которого норовит расти в собственном направлении, тяжело опускается щекой на руку; перед носом у него огрызок колбасы, на нее он теперь роняет пепел папиросы, будто это лучшая приправа.

— Ой, черт побери! — вдруг вскрикивает Кийр, взглянув из окна на грязную дорогу. — Там едет мой старый школьный друг, Тыниссон, как вы думаете, не позвать ли его сюда?

— Ясное дело, позвать! — раздаются голоса. — Пусть старый бочонок с салом тоже поставит пару бутылок.

— Нет, речь не о том! — Георг Аадниель машет руками, поспешая к двери.

— Я просто так хотел с ним поговорить, он парень башковитый.

Тыниссон произносит «тпру» И останавливает лошадь. — Ну, что стряслось?

— Его плотно сбитое тело принимает в телеге полулежачее положение.

— Зайди!

— А чего я там потерял?

— Да просто так … перекинемся парой слов. Там сидят еще и другие хозяева.

— Шел бы ты лучше на ярмарку горшками торговать! — бормочет Тыниссон, вновь принимает сидячее положение и едет дальше.

— Видали, вот чертов пентюх! — Портной морщит нос. — Боров объевшийся, лень даже с телеги слезть! Гордец дерьмовый! Ишь ты, компания паунвересцев ему не подходит! Удивительно, как этот толстомясый получил на войне крест за какую-то ерундовую царапину. Правда, поговаривают, будто у него было тяжелое пулевое ранение, но это, ясное дело, пустая болтовня. Однако крест есть крест — тут уж ничего не попишешь. Эх, если бы и у него, Йорха, был такой! Тогда бы он … ог-го-о! А теперь, черт подери, даже немного неловко возвращаться назад к этим выпивохам на даровщинку: они небось видели, что Тыниссон ни во что не ставит его приглашение.