Леопольд Захер-Мазох - Дидро в Петербурге

Позвонили. Дворцовый слуга, предоставленный в его распоряжение, вошел в опочивальню и внес два послания большого формата, который позволял угадать в них официальный документ.

– Два письма, ваше превосходительство, – доложил лакей, он неизменно величал Дидро «превосходительством».

– Кто их принес? – спросил Дидро.

– Слуга из Академии.

– Хорошо.

Лакей удалился.

Дидро вскрыл конверты, оба запечатанные большой печатью Академии наук. В одном оказалась красная гайлярдия, во втором – несколько слов, набросанных рукой княгини Дашковой: «Неверный, вынуждена я заявить Вам. Приходите как можно скорее. Я жду Вас».

– Легкомысленный! – крикнула княгиня навстречу озадаченному философу, когда часом позже он вошел в ее будуар.

– Я… почему? Вы еще издеваетесь надо мной, жестокая, – возразил Дидро.

– Таковы, значит, философские манеры, – продолжала Дашкова, – сперва делать признание мне, а потом императрице?

– Я… императрице?.. Я, кажется, догадываюсь… мое письмо…, – запинаясь, пролепетал Дидро, – но оно ведь предназначалось вам. А как же красная гайлярдия?

– Она означает, что Их Величество императрица Екатерина Вторая не без благосклонности восприняла ваше признание.

– Но я же люблю вас, княгиня, а не императрицу, – простонал Дидро.

– Это не меняет существа дела, – возразила Дашкова спокойно, – ибо императрица любит вас.

– Императрица… меня?

– Да, сударь, вас, – отчеканила Дашкова, – со мной же вы лишь затеяли фривольную игру.

– Но княгиня, клянусь вам…

– Это клятва философа и атеиста, – усмехнулась Дашкова.

– Я люблю только вас, – вскричал Дидро, – я молюсь на вас, маленькая богиня!

– Стало быть, вы действительно любите меня, – промолвила княгиня, меняя тон, – бедный Дидро, ну так знайте же: я тоже люблю вас, но теперь все в прошлом, ибо вы объяснились императрице…

– Но я же не делал этого!

– Да? А она уверена, что произошло именно это. Если вам дорога жизнь и свобода, – ответила Дашкова, – то вы ничем не должны обнаружить перед ней свою любовь ко мне. Здесь, на этих просторах, Екатерина всесильна.

– Что же теперь будет? – робко спросил философ.

– Кто знает? – ответила Дашкова, которой внезапно было даровано редкое удовольствие дурачить величайший ум современности. – Во всяком случае, императрица с некоторых пор подумывает о том, чтобы снова вступить в брак.

– О, боже правый! Она допускает такую возможность, – вскричал Дидро; он не мог скрыть восторга.

– Императрица занимается основанием в России эпохи гуманизма и философии, и ей был бы весьма кстати такой гениальный человек, как вы…

– Вы шутите.

– Я не шучу, – возразила Дашкова, – наш век не случайно называют философским. Монархи, генералы и государственные мужи видят в философах своих наставников, своих учителей, светила, которые их направляют и чей блеск усиливает их сияние. Европа едва ли удивилась бы, если Екатерина Вторая, философ на троне, разделила бы его с Дидро. Я надеюсь, что вы и тогда по-прежнему останетесь моим другом.

– Вашим обожателем до последнего дыхания, – воскликнул Дидро, прижимая руки княгини к своим губам.

– Тише! Ради бога, тише! – предупредила она. – Стены имеют уши, а в Петербурге особенно длинные! Отныне вы не имеете права любить никого другого, кроме императрицы.

– А царица вам доверяет?

– Во всем, она позволила мне прочитать ваше письмо, она призналась мне, что с первого взгляда испытывала к вам глубокую симпатию, она потребовала у меня печать Академии и собственноручно запечатала в конверт красную гайлярдию, знак ее благосклонности, и поручила мне передать этот конверт вам.

– Итак, все кончено, – вздохнул Дидро.

– Напротив, все только начинается, – воскликнула Дашкова, – но теперь вы все знаете. Вы – счастливейший из смертных. Вы – новый Эндимион [16], которому счастье явилось во сне. Идите же и у ног «большой» Екатерины не забудьте «маленькую».

После того, как Дидро вышел от нее, Дашкова звонко расхохоталась, затем уселась за небольшой секретер и написала Лажечникову.

Профессор не заставил себя долго ждать. Облако благовоний предшествовало его появлению. Он приложился к ручке княгини и, следуя ее знаку, занял место против нее.

– Лажечников, – с притворной выразительностью в голосе воскликнула княгиня, – бедный, бедный друг, вы пропали!

Лажечников изменился в лице.

– Пропал, почему? Я же не совершил ничего… ничего плохого… никакого преступления…