Франсис Карко - Горестная история о Франсуа Вийоне

— Это за мной?

— Да, — услышал он однажды в ответ от тюремщика. — Выходи, Франсуа Вийон. То-то ты будешь счастлив.

— Бог покарает вас: грешно так шутить над несчастным, — дрожащим голосом промолвил Франсуа.

— Ладно, давай выходи.

— Зачем?

— Ты свободен, — сказал тюремщик. — Герцог Карл Орлеанский, герцогиня и маленькая принцесса Мария вчера приехали сюда и помиловали некоторых преступников.

Франсуа пришлось ухватиться за стену, так это известие потрясло его. Он молча пошел за тюремщиком, и пока исполнялись всякие формальности, связанные с его освобождением, стоял бледный как мел, спрашивая себя, не снится ли это ему. Город был украшен, звонили колокола, и Франсуа, все еще внутренне дрожа от не отпускавшего его промозглого холода подземного каземата, пошел вместе с праздничной толпой, распевавшей «Рождество! Рождество!» в честь герцога Карла, и оказался на площади, где девушки разбрасывали цветы, а лучники сдерживали горожан, которые давились, чтобы полюбоваться герцогским кортежем. До вечера Франсуа бродил по городу и несколько раз ему удалось увидеть маленькую герцогиню Марию; в длинном, шитом золотом шелковом платье, она с чрезвычайно важным видом рассылала воздушные поцелуи. Ей было всего три года. Франсуа вспомнил, что родилась она в тот самый день, когда он пришел в Блуа, и подумал, что маленькая герцогиня уже дважды спасла ему жизнь. От этой мысли он возликовал, ему стало весело, он плясал и пел, славя Рождество вместе с горожанами. В душе Франсуа родилась уверенность, что в присутствии этой девочки Провидение благосклонно к нему, и он сочинил в ее честь и дабы восславить ее стихотворение, в котором выражал свою благодарность и просил позволения служить ей.

— Я обязан вам, — говорил он на следующий день, преклонив перед ней колени, — равно как и вашему благородному отцу — его светлости герцогу Орлеанскому, тем, что вновь вижу свет дня, и потому прошу принять меня к себе на службу все равно кем, и вы увидите, что у вас не будет более преданного и ревностного слуги.

— Но, дорогой Вийон, — обратился к нему герцог, — я с удовольствием удержал бы вас на своей службе.

Франсуа поднялся с колен и сокрушенно сказал:

— Я был безумен, монсеньор. Я был не в силах сидеть на одном месте.

— Ну а сейчас?

— Вы видите, каким я стал, — с горечью ответил Франсуа.

Карл Орлеанский взглянул на него, покачал головой, отвел в сторону, вручил пять экю и, когда рассыпавшийся в благодарностях Вийон почтительно спросил, какое решение принял на его счет монсеньор, милостиво промолвил:

— Отправляйтесь в Блуа. Мы там будем через неделю, и если с помощью Божьей я могу вам помочь, то помогу, ибо для этого самое время.

Однако спустя два месяца Вийон был, увы, не в Блуа среди придворных в богатом герцогском замке, приятную и беспечную жизнь в котором он только сейчас по-настоящему оценил, а в Мёне, в оковах, в каменном тюремном мешке, куда не проникал свет дня. Он не сумел преодолеть искушения и сразу после Орлеана помчался в Монпипо, где Колен, бывший хозяином тамошних мест, первым узнал его. Франсуа вспоминал, как, увидев его, суровый Колен бросился ему навстречу, обнял, а потом поведал о судьбе Ренье: три года назад его выследили, схватили, судили и повесили, а его сестры, хлопотавшие об указе о помиловании, так и не смогли спасти брата. Когда они явились с указом, Ренье уже болтался на виселице, верней, его поспешили выдать палачу, и когда на другой день после казни сестры принесли помилование, им сказали, чтобы они шли к новой виселице, поставленной специально для казни Монтиньи, и посмотрели, там их брат или нет.

— Гады! — с ненавистью воскликнул Колен. — Подохнуть — это ничто, все там будем, но ведь он мог спастись, а они его прикончили трусливо, по-предательски. By God!

И еще Франсуа вспоминал, как Колен расставлял вечером своих людей, готовясь напасть на путешественников. Да он и сам участвовал в нескольких разбойничьих нападениях, и это ему пришла однажды ночью мысль для обмана поставить два трупа за живой изгородью. А потом, бродя по окрестностям, он обнаружил в Бакконе на парижской дороге церковь и зашел в нее. Ох, как сейчас Франсуа проклинал эту церковь! Не соблазнись он тогда потирами и золотыми сосудами, кувшинчиками для елея, церковными облачениями да сундуками, набитыми всяким добром, не мыкал бы он горе в мёнской темнице, да и Колена тоже не схватили бы, а в том, что его схватили, не было никаких сомнений. Да, на свою беду взломали они тогда дверь церкви, и хотя Франсуа удалось смыться, он понимал, чувствовал, что его все равно поймают. Целую неделю он бегал, как заяц, ища, где бы укрыться в этих местах, которые, к несчастью, он плохо знал. Обложенный со всех сторон, он прятался в лесу, не смея высунуть оттуда носа, и вдруг наткнулся на одного из парней, который был с ними, когда они пытались взять бакконскую церковь; он спросил его, куда ведет дорога, проходящая через лес.