Жюль Ромэн - Шестое октября

Тот опять призадумался; затем поднял с пола пакет, встал.

— Пойдемте.

— Это мой пакет, не правда ли? Я могу его нести, — сказал переплетчик, предрасположенный успехом к любезности.

— Нет, нет, — буркнул незнакомец и отвел руку Кинэта.

Вазэм и его новый знакомый пробыли вместе несколько минут между скачками на приз Уазы и на приз Дромского департамента. Разговор у них произошел такой:

— Ну? Дозвонились к господину Полю?

— Да, да.

— Он все записал под вашу диктовку? Ничего не перепутал?

— Ничего. Он повторял имена лошадей. Он мне сказал еще: «Передайте хозяину, что у меня есть в двойном двести франков на „Ниппона II“ в скачке на Изерский приз. Он будет знать, о чем речь».

— Хорошо, спасибо. Вы отлично исполняете поручения.

Затем он извинился и ушел в другой конец круга, прибавив, что «хорошо бы встретиться перед разъездом». Вазэм его немного разыскивал, но не нашел.

На перроне Северного вокзала, когда Вазэм вышел из Энгьенского поезда, кто-то его окликнул. Это был тот же господин.

— У вас найдется время выпить со мною чего-нибудь?

Вазэм знал, с каким нетерпением его ждут. Но он был не из тех, кто упускает возможности. Самое незначительное приключение само по себе возбуждало его. Кроме того, он обожал кафе, хотя не мог их часто посещать. Опрокинуть рюмку-другую у стойки, как это делает кучер, лошади которого ржут на улице, — в этом для него не было ничего соблазнительного. Но сидя за столиком, перед хорошим напитком, он вкушал всякого рода удовольствия, в том числе и от выпивки. Жар в теле и горький водочный привкус оживляли его природный оптимизм.

— Если хотите, пойдем в кафе напротив. Это — бельгийцы, почти мои земляки, оттого, что я родился на севере, близ границы.

— Вот как? Мои родители тоже из тех мест.

— Точнее — откуда именно?

— Из Па-де-Кале. Моя фамилия Вазэм.

— Да, там такие фамилии встречаются.

Когда они уселись, господин присмотрелся к Вазэму внимательнее, чем при первой их встрече, и с известной симпатией. Сколько лет этому мальчику? Двадцать, судя только по телосложению. Восемнадцать, если поглядеть на его лицо и глаза. Но неужели он уже завсегдатай ипподрома?

Чувствуя на себе любопытный взгляд, юноша Вазэм потягивал скромно свой аперитив. Принял вид рассеянный и смирный. Ни на что в частности не надеясь, без какого-либо определенного расчета, он хотел внушить доверие собутыльнику. Но отнюдь не довериться ему вслепую. Склонность к приключениям не делала его дурнем. Он даже мог сколько угодно врать, если это нужно было ему для притворства или фанфаронства.

— Вы часто посещаете скачки? — спросил его господин.

— Довольно часто.

— Я как будто видел вас в Отейле.

— В Отейле и в других местах.

— Вы играете за свой счет?

— Да…

Вазэм приготовился сочинять. Уже рисовал себе жизнь молодого спортсмена, которую бы ему легко было многословно описать. Подробности всплывали бы по мере надобности.

Но, к большому его удивлению, он оробел. Ему показалось очевидным, что господин не поверит ни одному слову из всех этих росказней и составит себе о Вазэме совсем не хорошее представление, а этого очень боялся Вазэм.

Тогда он поправился:

— Но главным образом за счет мастерской.

— Как так?

— Не ежедневно, но раза три в неделю, а то и четыре, смотря по спортивному календарю.

Он старался изящно выражаться. Избегал интонаций предместья.

— Насколько я понимаю, вы возите в тотализатор ставки своих товарищей по мастерской?

— Вот именно.

— У вас не бывает затруднений в связи с вашим возрастом?

— Я изворачиваюсь.

— А хозяин ничего не говорит? Вероятно, он тоже играет?

— Нет, он не играет. Ему бы и хотелось, пожалуй, но он воздерживается, чтобы мы чувствовали его неодобрение.

Вазэм собирался высказать несколько весьма непринужденных соображений, вроде, например: «Чихать нам на хозяина. Ему только и остается помалкивать», но он рассудил, что этот господин тоже, быть может, хозяин (так назвал его господин Поль по телефону) и что, помимо грубости этих выражений, самый смысл такого замечания мог бы его покоробить. К тому же Вазэм ощущал в этот миг свое уже давнее уважение к хозяевам, а особенно к положению хозяина. Он представлял себе, как будут когда-нибудь по телефону говорить: «Передайте вашему хозяину, господину Вазэму…». Желанные вещи — тайны автомобиля, уютное сидение в кафе, прогулки перед трибунами с красивой актрисой — живо рисовались его воображению то на большем, то на меньшем расстоянии от него, Вазэма, как раз в той мере, в какой он сам удалялся и приближался к этому рангу хозяина, которому он иногда отказывал в уважении под влиянием разговоров в мастерской и порождаемого ими настроения.