Жюль Ромэн - Шестое октября

Он предпочел поэтому сказать самым умеренным тоном:

— Такой, понимаете ли, завелся порядок. Хозяин несколько связан. Разумеется, он этим пользуется, чтобы при случае давать мне поручения.

— Так что ваши товарищи спокойно доверяют вам свои деньги. Они вас, очевидно, считают человеком надежным. Много их в мастерской?

Этот вопрос немного встревожил Вазэма. Не попытка ли это узнать, много ли у него денег в кармане? У Вазэма в уме пронесся ряд страшных приключений: обмен бумажниками, надувательство с мнимым кладом, с испанским наследством, не говоря уже о простой карманной краже или о разных формах западни. Кража и западня маловероятны; у господина этого не было ни малейшего сходства с бандитом. Но более тонкое мошенничество? Какая-нибудь плутня, с трудом парализуемая? Вазэм призвал на помощь все свое знание людей и всю физиогномику. Помощь от них была невелика.

— О нет, — ответил он, — пять или шесть человек, и ставят они мало.

Нет, положительно, этот господин не был одним из тех жуликов, которые зарятся на какие-нибудь жалкие двадцатифранковики в чужом кармане. Нечто в его наружности говорило, что он «выше этого». Может быть, он и был опасен, но с другой стороны, о которой Вазэм не имел никакого понятия.

— И ваш хозяин терпит из-за пустячных ставок, чтобы вы пропускали не знаю сколько рабочих часов, чуть ли не дней? Ведь когда вы ездите в Энгьен или Трамбле… Это что за мастерская?

— Живописная.

— Живописная?… О, конечно… Но…

Господин смотрел на Вазэма. Речь, очевидно, шла о мастерской художников, и такое богемское отношение к делу уже не удивляло его. Даже «хозяин», какая-нибудь знаменитость, увешанная лаврами Изящных Искусств, ворчал, должно быть, только ради приличия. Но этот молодой человек нимало не смахивал на начинающего художника.

— Но… Какого рода живопись?

— Художественные плакаты, буквы… Исключительно артистическая работа. Ею славится наша фирма.

— Ага, понимаю…

— Самый старый из нас, его зовут Пекле, очень талантлив. Он пишет пейзажи, людей, животных. Он мог бы выставлять свои картины, если бы хотел.

— Да, да. А вы учитесь этому ремеслу?

— Да.

— Или якобы учитесь. Потому что если вы проводите послеобеденные часы на скачках…

— Утром я растираю краски. Мою кисти. Иногда приготовляю смеси. Это редко поручают ученикам: надо иметь необычайно верный глаз…

Он поразмыслил и закончил тоном, внезапно разочарованным:

— Конечно, я понимаю, что это неважная школа.

— Что даст вам это в будущем?

Вазэм скромно пожал плечами, сделал гримаску.

— Сколько в час может зарабатывать в настоящее время живописец вывесок?

— Пекле, кажется, получает франк и двадцать пять сантимов.

Назвав эту цифру, которая вдруг ему показалась жалкой, Вазэм понял яснее, чем когда-либо, насколько он выше занимаемого им положения.

— Вам нравится это дело? — говорил господин. — Оно вам что-нибудь сулит?

Да, нечего сказать, блестящие перспективы! Достигнуть возраста Пекле, при его таланте, и зарабатывать в разгаре сезона двенадцать франков пятьдесят сантимов в день, а потом сидеть месяцами без работы! Непростительной слабостью было со стороны Вазэма согласиться на такое место, пусть даже временное. И он только что повредил себе в глазах собеседника, рассказав ему всю правду.

Поэтому он поспешил заявить немного заплетающимся языком:

— О, знаю, что это не для меня ремесло. Я занялся им временно. Тем более, что я получил очень хорошее образование.

Господин улыбнулся.

— Что? Диплом?

— А вы думаете! Я прошел годичный дополнительный курс и больше полугода учился в лицее Каольбэра. Я мог бы держать выпускные экзамены.

— Что же вам помешало?

— У меня умерли родители. Я был на иждивении у дяди.

— Ему не по средствам было ваше дальнейшее учение?

— Было бы по средствам, если бы он хотел. Но он тоже художник. Теперь он уже не работает, у него ревматизм. Но с моим хозяином он приятель. Вот как устроилось это дело.

Он забыл прибавить, что ему мало-помалу надоела школьная жизнь, ее однообразие, ее дисциплина, положение молокососа, в какое она ставит школьника по отношению к взрослым. Как раз за те четыре месяца, что он провел в лицее, его прилежание явно пошло на убыль. Потеряв отца, умершего через год после матери, он сам настаивал на том, чтобы его обучили какому-нибудь ремеслу. Дядя, приютивший его и располагавший только небольшими сбережениями, не видел необходимости пожертвовать своим спокойствием и старостью ради далеко не гарантированных научных успехов племянника.