Наталья Пушкина-Меренберг: Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)

Лишь только Вера появилась в кругу света, отбрасываемого лампой, как Беклешов встал рядом с ней. Бросив на нее быстрый взгляд, он спросил:

— Вы нас надолго покинули, Вера Петровна. Могу я спросить, где вы были все это время?

— Вы, должно быть, чувствуете в себе способности к шпионской службе, Борис Иванович? — быстро последовал ответ в форме вопроса. — Но спрашивать вам нет нужды. Ваша проницательность подскажет вам ответ.

Слова юной дамы были тем более неприятны Бек-лешову, что его отец занимал высокий пост в секретной полиции. Сын в полной мере почувствовал яд направленной в него стрелы, но показал это лишь на мгновение. Оправившись, сказал со смехом:

— Я так страстно тоскую по вам, а слышу вместо благодарности одни неприятные слова.

— Если вы хотите избавиться от тоски, не обращайтесь за этим ко мне, я не смогу вам помочь, — ответила Вера с легкой усмешкой.

Она отошла от него и присоединилась к кругу своих подруг.

— Насмешкой хочешь отделаться от меня, — сказал Борис про себя вполголоса, и злая гримаса исказила его лицо. — Подожди, моя дорогая. Последнее слово между нами еще не сказано.

Разговор этот остался почти незамеченным, а вечер прошел приятно и весело, пока, наконец, Владимиру Островскому не вывели коня. Все провожали графа вниз по лестнице, а юные дамы, любившие графа, хотели взглянуть, как он прыгнет на коня и поскачет. Госпоже Громовой, также провожавшей его, он поцеловал на прощанье руку с какой-то необычной сердечностью. При этом он так заглянул ей в глаза, как будто хотел проникнуть ей в душу. Мария Дмитриевна ласково отвечала ему. Казалось, она заранее давала свое благословение. Бросив быстрый сердечный взгляд на любимую, он, как вихрь, промчался через ворота, и в тишине ночи еще долго слышался стук копыт.

Оживленная жизнь царила в Петергофе, роскошной летней резиденции, построенной Петром Великим. Придворное общество прибыло сюда частью из Петербурга, частью из соседних дач, в предвкушении танцев. Праздник устраивали в честь молодого великого князя.

Великолепные залы дворцов были ярко освещены многими тысячами свечей. По залам проходили очаровательные дамы, которыми славился тогда русский двор. Богатые туалеты и бесчисленные драгоценности соревновались с красотой самой природы. Молодые девушки под покровительством мам летали роем с бесчисленными лейтенантами и кавалерами в штатском. Распорядок вечера строго соблюдался, чтобы не допустить никаких изменений в последовательности танцев. Мужскую часть общества представляли в основном военные. Здесь были все мундиры Гвардии, чьи полки в Петербурге и его окрестностях прислали своих представителей. Толпились генералы, все в звездах и лентах всех цветов радуги. Некоторые из них сделали карьеру в царствование Александра I и приняли участие в великой войне начала века. Большинство же военных, не успев отряхнуть пыль, прибыли ко двору с маневренных полей из-под Красного Села. Прибыли ко двору, чьи мелкие интриги и интересы стали центром, вокруг которого вращалась их жизнь. Разговоры велись вполголоса. Атмосфера царского двора и мысль, что неосторожное слово может быть подслушано и передано наверх, наполняли всех страхом и трепетом. Масса тихих голосов в этих огромных залах сливалась в шум, напоминавший жужжание пчелиного улья.

Наконец, раздались три удара гофмаршальского жезла. И тут же слова замерли на устах и воцарилась такая мертвая тишина, что можно было услышать падение булавки. Появившиеся в сопровождении своей семьи царь и царица приветствовали собрание. Для близко стоявших знакомых у них всегда были наготове приветливое слово и добродушная шутка, стоящие же в отдалении довольствовались дружеским кивком. Было много оттенков царской милости. За нее в этой огромной плотной толпе велась тихая, тайная борьба. Все толклись и теснили друг друга, боролись за место в первых рядах, чтобы оказаться в возможной близости от всемогущего самодержца. От одного его взгляда, одного слова зависело счастье или несчастье человека, укрепление его в должности или отставка. Для всех жаждущих этого мгновения все остальные впечатления жизни отступали на задний план. Дружба умолкала, любовь к ближнему забывалась. Это была борьба за существование, война всех против всех в масках притворства, когда ни один жест не должен выдать истинных чувств. Как у римских гладиаторов, которые с улыбкой встречали смерть, воздавая хвалу тирану.