• Пожаловаться

Дмитрий Волчек: Кодекс Гибели, написанный Им Самим

Здесь есть возможность читать онлайн «Дмитрий Волчек: Кодекс Гибели, написанный Им Самим» весь текст электронной книги совершенно бесплатно (целиком полную версию). В некоторых случаях присутствует краткое содержание. категория: Контркультура / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:

любовные романы фантастика и фэнтези приключения детективы и триллеры эротика документальные научные юмористические анекдоты о бизнесе проза детские сказки о религиии новинки православные старинные про компьютеры программирование на английском домоводство поэзия

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

libcat.ru: книга без обложки

Кодекс Гибели, написанный Им Самим: краткое содержание, описание и аннотация

Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Кодекс Гибели, написанный Им Самим»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.

Дмитрий Волчек: другие книги автора


Кто написал Кодекс Гибели, написанный Им Самим? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Кодекс Гибели, написанный Им Самим — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Кодекс Гибели, написанный Им Самим», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.

Шрифт:

Сбросить

Интервал:

Закладка:

Сделать

Fr. D.V.

Кодекс Гибели, написанный Им Самим

памяти Виталия Полякова

Dominus inferus vobiscum!


С каждым днем непоправимо меняется мясо. Наглотался снотворного — на хуй такую жизнь. Откачали: санитар заветной скобой раздвинул зубы, теплый брат проткнул желудок шлангом. Невозможно резину в рот, только когда любовь, и то легче спьяну. Привезли на скромный курорт, подальше от суконных мыслей. Нет ничего лучше воды: смывает, утешает. Сидим на берегу в полумасках, слушаем прохожих. Все приехали лечиться, смертельно больны, но надеются. У простых людей мечты: хотят накопить, построить, обставить. Мы же знаем, что непредсказуемое разбухнет, взорвется, проглотит всех. Тем не менее, рад, что откачали. Теперь сдержанный немецкий свет, неназойливые облака. Мальчик ходит в перчатках: тантрическая экзема. Дружил с гвардейцем, полиция написала: несчастный случай. Не так чистил ружье. Всё бы ничего, но руки покрылись злорадной сыпью, стыдно до дрожи. Виноваты экзамены, думает врач. Их заставляют зубрить, глаза портятся от экрана. Покидаем приют, мчимся на север. В машине много лишних деталей, на поворотах дребезжит частица, засевшая в селезенке мотора. Это было памятное колечко картье, сползло с отрубленного пальца. На обочине — замок hermitage, здесь раз в семь лет робин-красная-шапка встречается с уильямом де сулисом. Подрочить водителю, тот корчится, но рулит. Благородный прибор заляпан белым. Стрелка бьется, негодуя. Двести двадцать. Надо найти пристанище, но кругом мелкий лесок, поля и поляны. Ни постоялых дворов, ни хлебосольных усадеб. Туман, будто пастухи курят, ерзая в мокрой траве.

На 129-м километре автобана карлсруе-нюрнберг останавливаемся, двигатель взорвался. Гиблое место, посевы, канавы. Никого нет, шипящие лампы освещают неизвестно что. Придорожный сортир, сонные грузовики. Водилы сползлись к точке шальных отсосов, теперь дрожат в тесных кабинах. На раме писсуара фломастером: «Каждый вечер в девять». Автор неподалеку, прячется в будке, поджидает гостей. Экскурсия по швейцарскому горлу. Красные закоулки, здесь переночевала ангина. Или натер неуемной любовью. Невзрачный вельветовый пиджак. Вольво с женевской планкой укрыто тенью. Стоило так далеко забираться ради простого спазма. Дорога в восточные земли: шелк и тюль из базеля плывут к освобожденным богемцам, разбитые кадиллаки тянутся в данциг, козий сыр скрашивает утро туманное в ульме. Приходится беречь себя: тело, как мензурка, полная забот. Происходят процессы. В машине — бинт со следами гноя. Дядя, убери щипцы. Подстерегает путников, словно кровожадная рысь. Просит телефонную карту, закурить, не подбросите ли до развилки. Отчего же нет, располагайтесь. Но не садится, самое важное здесь. Позвольте показать вам мои пенаты. Кабинка обжита: за шатким кафелем тайник. Коммивояжер, образцы ненужных товаров. Фабрика черной резины, драгоценная копоть аушвица. Зубами ловит язычок молнии, проворно тянет вниз. Наше богатство. Проснулся в восемь, сонной рукой смахнул будильник: надо было еще вчера. Пистолет без патронов завернут в тряпицу, спит в кофре. Клиента нет, в ванной лужица, скомканное полотенце на халтурной плитке, трещины, разрывы. Порочная харчевня, zimmer frei. На завтрак — мед в пожилой розетке, неизбежная оса влипла в историю. Всё о напильниках, как они ликвидируют мертвую кожу. Мы ведь нацисты, правда, правда. Темнеет быстро, омерзительный снег припудрил жирные рытвины. Приходится раскладывать хворост прямо тут, намек на пентаграмму, но и так сойдет. Сверху должны заметить. Врачебная ошибка: болезнь заползла так глубоко, что в спешке ее упустили из вида. Опухоль, как способ существования. Там всё разделено пробковыми стенами, эхолот не достает. Поливаем последним бензином, бак пуст. Сердце говорит: бум-бум. Мальчик-свеча и его шведские спички. Котам нужна живая мышь, их мертвою не соблазнишь. Косые поля, потом первая башня.

1

Идея истолковать кодекс гибели рождается из сущего пустяка. Собственно, она появляется сама собой, и я не могу вспомнить, кто начинает разговор: маленький женя, сережа, павел сергеевич, роберт или даже илья. Первый вечер мы посвящаем сперме. Все мы знаем вкус, говорит павел сергеевич, этого винограда превосходства, когда, умудренные и великодушные, покупаем доверчивых и жадных. И вот они понимают, что можно жить среди бархата и зеркал, плескаться в зеленой воде, облизывать финики — разве не пленительно снимать пелену косности с хитрых крестьянских глаз? Если встретишь на дороге слепца, быть беде, но если двух горбунов сразу, молись, ибо тебя поджидают все несчастья мира. В полдень, когда бесчинствуют духи воды и полей, ты можешь, советует кодекс гибели, заменить тяжелую борону на позлащенный наперсток. Засунь его в зубчатое колесо миросцепления, останови враждебный механизм. Хитрое искусство превращений, его рычаги, булавки и втулки. Мы часто рассказываем свинопасам про вампиров, чтобы косвенно познакомить их с нашей страстью, вспоминает роберт. Ведь всё, что мы называем кровью, можно перетолковать и иначе, как потустороннюю жизнь нежности, утонувшей в самой бесследной из секреций. Да, мы приучаем свинопасов к нам, кровопийцам, невидно поселившимся в ветвях библиотек и подушек. Откуда этот шелк, откуда хвойные ванны? — спрашивают парни и стыдливо разгораются, заподозрив, но не смея произнести очевидный ответ. Как получить всё это, не размахивая мотыгой? Вот мы прокрались в тот же ресторан, но кто из нас смеет так же подозвать лакея, так же вытащить платок, так же легко произнести по-французски то, что начертано багровыми буквами в кожаной книге? Как подойти к холодным соседям, как поделиться с ними корпускулами, не потеряв совести и чести? Как воссоединиться с манящим жадным хором? Что делать, если они берутся стричь наши непослушные ногти своими легковесными ножницами? Как уберечься от судьбы? Молчат заговорщики, не дают ответа. Этого ли мы хотели, этого ли желали? — ворочаясь в неуклюжих вигвамах, шепчут юные свинопасы, гладят застрявшие в ранах косные крючки, испещренные бесстыжими зазубринами. Да, эта сталь поражает молодые сердца, но как от нее отказаться? Как скрыться от грозы, если это и вправду вода, а не ошибка неострого взгляда? Шафран, бузина, лакрица. Заморозки в саду, окоченели корни. Именно так, говорит сережа, можно начать наш сюжет «принц и нищий». Нищий, красивый и наглый, говорит хитроумному принцу: а откуда у тебя деньги, если ты ничего не делаешь? — Да вот, коплю себе на гроб, отвечает умница, красивый, дорогой гроб из задохнувшейся сосны, из кронштадтского мрамора, чтобы не добрались черви, а труп застыл, как стела откровения. Хоронят, но тут же ночью пьяные могильщики раскапывают, вытягивают дорогостоящее, а покойника нехотя забрасывают песком. Все равно ему этот гроб не нужен. А я из-под земли: нужен, еще как нужен! Таким образом, сперма, утверждает сережа, это антоним смерти. Сперма — это почти пуля, говорит маленький женя. Статуи падают, шуршит земля, по склону сползают камни. Мы посылаем ее друг другу как заказную бандероль, полагает павел сергеевич. Вот преимущества энохийского алфавита. Olpaged, Ziracah, Hononol, Zarnaah, немногочисленные стороны света. Пожар, смердит пожаром. Собственно, кодекс предлагает четыре вопроса: Как пройти к восточной башне воздуха? Как пройти к северной башне земли? Как пройти к западной башне воды? Как пройти к южной башне огня? Помню, был двадцать третий год a. s., на дне рождения у германа появился малолетка, и весь разговор крутился вокруг него опасным смерчем. Размышления: а что, если по прошествии он даст именно мне? Юркая мысль согревала собравшихся, как редкая собачка, заживляющая раны. А дел-то было всего: плеснуть в него спермы, уточняет сережа. Но ведь не просто в кого-то там, спорит павел сергеевич, а в юное тело, которое само по себе способно благоухать дорогим мылом. Волшебное мыло молодости. Такое делали в освенциме из передовых евреев, и сейчас его порой продают из-под полы на польских базарах. Но мы утверждаем, что мальчик был русский, и это ценно вдвойне. С русскими неизбежны многочисленные сложности. Народ пошлый, недалекий, погрязший в крючкотворстве. И если бы возлюбленный гитлер не сделал ошибки, вопрос, очевидно, не стоял бы именно так: побывать ли нашей умирающей сперме в теле хорошего русского мальчика, похожего на собачку, заживляющую раны, или орхидею, вспорхнувшую в клетке. В таком возрасте, как гитлер во время неправильной истории с ремом, неизбежны недочеты, добавляет маленький женя. Двадцать восьмое июня, день, когда разрываются жилы, мясо отделяется от костей, вскипает вино, валятся статуи. И нам ли не знать, что в про__щальном бункере гитлер признал свою главную ошибку, сказал, что рем был его лучшим и самым верным другом. Можно ли назвать фюрера вероломным? — спрашивает сережа. После этого признания, сделанного уже для вечности, никак нельзя. Во всяком случае, каждый, кто был тогда на дне рождения у германа, отвечал на этот вопрос отрицательно. Ибо, глядя на душистого малолетку, нельзя было рассудить по-иному: да, вероломным фюрера не назовешь. Это просто была ошибка, навет, борьба нежных близнецов, один из которых, распалившись, разбивает брату череп игрушечной палкой. Аааааааооооооуууууу русские свиньи, как ненавистны ваши гнусные рыла. Но есть мечты, которым суждено воплотиться — таково, скажем, mapsama, желание поселиться на берегу океана, мечта, которую просто может осуществить каждый. Есть и другие: например, подкрасться к фюреру и образумить его, рассказать, как одиннадцать лет спустя он будет, притаившись в бункере, сожалеть о содеянном с ремом. Отвести руку с длинным ножом от беззащитных немецких юношей, застывших на узких койках в скульптурных объятьях. Мускулистые, безупречные, они кончили друг другу в навсегда открытые раны. Только нам ты можешь доверять, фюрер, вскричали нежные души зарезанных, и голос их не остался неуслышанным, он звенел хором нибелунгов в тяжелом бункере. И, глядя на русского малолетку, все, собравшиеся за столом, внимали этому хору и воображали с ласковым любопытством: вскоре заветный гость напьется сонного зелья, а затем избранник расстегнет оловянные пуговицы в плавном свете ночника за неуклюжей ширмой. И собратья услышат стоны победителя. Так вот о сперме, продолжает илья, возможно ли так прямолинейно сравнивать ее с пулей? Да, разумеется, но не с той пулей, которая просто свистит мимо уха, словно отравленная пчела, а той, что правильно ныряет под кожу, раздвигая покорные ткани. Это и предлагает кодекс гибели: жить в ожидании пули и раскрыться перед нею, подобно рыбе, выброшенной судьбой на удушливую субмарину. Quasb! Ведь нет ничего отвратительнее мест, где вы молитесь, едите и танцуете. Три этих величайших таинства оболганы и унижены обезьяньей вашей, необдуманной природой, как если бы жалкий кусочек глины, случайно выпавший из длани творца, стал бы петь и дышать словно фюрер, нежный малолетка или рем. Только молодость может оправдать русского в его ничтожестве. Так нам бывает люб молочный поросенок с хрупкими косточками, звенящими, словно носовые перегородки. Негр же, скорее, хорош в аду, откуда выбрались водопады, кусты и шумящие ветки. То что предлагает обсудить павел сергеевич, а именно замечание «чем дальше мы от юности, тем неправильней стремимся к ней», верно лишь отчасти, думает сережа. Хотим ли мы своей юности — книжной и робкой, полной цветов и звуков? Нет, мы ищем иного: юности крепких подмышек, обглоданных мазутом пальцев, немытого хуя, тропического белья. Ночь, полная москитов и пота. Как радостно полоскать в цинковом тазу тяжелые семнадцатилетние ноги, привыкшие к безнадежной рогоже. Анакреонт и бафилл, уточняет маленький женя. И самая сердцевина загадочного леса: крепкий крестьянский хуй, вылепленный за сотни лет в конюшнях, на сенокосе и ярмарках. Хуй, покорно изливающий соки на грудь ленивого бездельника. Хуй — игрушка. Хуй — драгоценность. Вот он, надоевший крестьянин, вышвырнут из чертогов. Но теперь всё расколото, как фундук. Немыслимой кажется судьба среди озимых, турнепсов и лапты. Shemhamforash! В неуютном переулке, заблудившись, он думает о золотых кранах, парче, блаженном безделье, бархатных портьерах и щадящем хлысте, которым пользовал его немногословный хозяин в минуты порывов. О, думает он, прижавшись к водосточной трубе, холодной, плещущей дождем, о! — думает он, — о! О! Quasb, русские свиньи, кто из вас не знаком с этой игрой — размышлять о том, как переодеваются принц и нищий. Интереснее, конечно, наблюдать за бедняком, его тело в прорехах позорных лохмотьев, мускулистые ноги; как справедливо сообщает сережа, приятно думать о крупных особях, крупные лучше мелких. Хотя многие, например роберт, напротив, предпочитают тщедушных. Фюрер был мелким, а рем — так рисует его воображение — крупным. Ткнуться на последнем вздохе в молодой крепко выбритый загривок — как неуютно без этого финала всем, кто знает толк. На это указывает в своем сообщении илья. Такой загривок с нежной щетинкой можно предположить даже у русского малолетки, но предпочтительней германец. Неспроста же вельветовый швейцар и его подручные просиживают часами у писсуара на автобане карлсруе-нюрнберг, карауля внука или даже правнука штурмовика, распоротого длинным ножом. Должен ли принц выслеживать нищего, интересуется роберт, или же их встреча случайна, повинуется лишь прихоти брата пердурабо? Сережа считает, что это подобно истории, приключившейся с метерлинком. Известно, что метерлинк, обгрызенный и нетрезвый, приехал в лозанну на постановку своего пустячка и произвел странное впечатление на собравшихся. О! Ввалился он в уютное фойе, о! Что вы сделали с моей маленькой вещицей! Слезы брызнули из его искореженных глаз. Но мы говорим о красоте и совершенстве, перебивает сережу павел сергеевич, пример с драматургом неудачен. Принц — это совершенство в сверкающем сосуде, нищий — совершенство в сосуде бедном и невзрачном и оттого еще более притягательном. Ведь ясно, что выебать бедного и гордого парня куда интереснее, чем богатого бездельника. Падают статуи. Роберт открывает кодекс гибели и находит нужное место. Это подмена понятий, павел сергеевич; богатый бездельник должен иметь бедного гордого парня. И нет здесь места метерлинку с гнилыми глазами. Такова ось, на которой держится мир, ось, которую смазываем мы душистыми маслами, дабы не заржавела, не поникла. Ось, которую самостоятельно оплетают вьюны, ползущие вверх и вверх, чтобы там, под куполом, сверкнуть заключительной короной. Таково представление о роскоши у бедных парней из предместья, среди которых обитал и я, — признается роберт. — Однажды в низоземской столице меня догнал хладнокровный негр. Тебе нужен друг? — уточнял он. Я не смел отказаться. Почему бы не попробовать с черным, подумал я, и мескалин отозвался одобрительным всхлипом. Мы спустились в нехороший подвал. Откуда ты? — формально спросил поводырь. Из сибири, — открыл я неинтересную правду. Он прислонился к стене, расстегнул. Мы ведь знаем, как неприятно пахнут негры, совсем не по-человечески. Когда мне было тринадцать, говорит сережа, я дрочил, зажав ногами белого котенка. Желание отдаться зверю не упомянуто в кодексе гибели, сообщает маленький женя. Мы должны быть точными в наших рассказах. Зверь может присутствовать лишь декоративным элементом пейзажа: скажем, появиться из чащи в пурпурном венце или же дышать огнем в особой нише. У негра был вполне пародийный хуй, продолжает роберт, кривой и длинный. Негритянский хуй, заведомо несущий косолапую смерть. Странно, но даже в амстердаме есть бесстрашные люди: а вдруг я поражен сибирской язвой? Я был знаком с человеком, который хотел стать губернатором омской области, вспоминает павел сергеевич. Однажды, это было еще в незаметные времена, он позвал меня в свою расхристанную спальню. Все свидетельствовало о приступе похоти. Но это был не человек, спорит с робертом маленький женя, это был негр, зверь из книги откровений. Арап с окровавленным хуем, чудище о двух головах. Всадник, скачущий наперерез, вспарывающий горло невидимым копьем. Он и сейчас может воцариться среди нас, в любую, даже самую несусветную минуту. Мы уже говорили о негре, поразмыслим теперь о его сперме: чистейший яд, настаивает роберт. Я скрестил пальцы, дважды произнес число хоронзона. Алкоголь подсказывал мне: ничего не бойся, из этого потока ты выйдешь чистым, как антиной. Agios o Baphomet! Мерещились предсмертные волны. Думаю, стоит описать помещение: очевидно, здесь некогда располагался спортзал. Об этом говорили бездыханные маты, разобранные тренажеры и руины шведской стенки, оплетенные диким вьюном. Неистовые боли в желудке мучают меня и по сей день. Не на эту ли хворь жаловался клюев в татарской ссылке? Не он ли утверждал, что под полом хлипкой времянки укладываются на ночь бродячие собаки? Не он ли молил литератора шишкова прислать жалкий балик с продуктами? Не он ли клянчил у зажиточных любовников пятьдесят рублей? Именно! Именно! — радуется женя. Так вот что подразумевает кодекс гибели, когда повествует о том, что все сущее сводится к мукам от грыжи. Это место казалось мне неоправданно темным и даже вульгарным. Но теперь я понимаю как это просто: грыжа! Какими одеждами расцвечен мир, когда из напряженного живота выползают кишки. Нет больше покровов юности, они опали, словно плоды искусственной вишни, а ведь только юность имеет значение. Юность и кормящаяся ею старость, поправляет павел сергеевич. Юность, протекающая рядом с колонной, на которой держится мироздание. Юность без каверн и опухолей, юность с кокаином, рассеченной губой и дымящейся кожей. Я мечтал не только о принце и нищем, но и о спартаке, повторяет илья: вы, возможно, помните это сочинение канатоходца джованьоли в коричневой обложке. Однажды случился сон: меня, легко раненого в битве, приносят на леопардовой шкуре в пещеру, где скрывается спартак. Температура вспыхивает в горле, подобно неверному огню маяка. Затравленный охотниками раб расположился среди тусклых светильников на песчаном подиуме. Напоминаю, это было всего лишь видение. Осень визионера, iadnah. Рядом с вождем повстанцев — блюдо, полное раздавленных плодов граната. Пленник! — удивленно восклицает спартак, склоняется над носилками и с дикарским интересом разглядывает мое лицо, кровоточащую рану на груди, ожог на предплечье. Ожог? — интересуется павел сергеевич. Да, я точно помню этот саблезубый ожог, словно кто-то нетрезвый в новогоднюю ночь запустил в меня шутихой. Знатный пленник! — еще раз, но на этот раз уже почти безразлично восклицает спартак, встает и выходит из пещеры. Я готов тебе помочь, кричу я вслед, но он не оборачивается. В другой раз приснилась маленькая черная птица, пробравшаяся прямо в горло. Я был британским дипломатом и получил назначение в петроград. К моему приезду радушные аборигены препарировали добротный особняк — вы знаете этот район, сейчас это улица петра лаврова или каляева, там еще рядом оранжерея. Я помню сильный туман. Была ночь. В крылатке, с хлыстом в руках, я вышел на улицу. Тут-то и появилась стремительная черная птица, похожая на резиновую трубку. Если резину положить в автоклав и подуть холодом, она каменеет, будто от взгляда медузы. В тумане становилось тяжело дышать, я чувствовал ропот астматической дрожи. Умирающий рот раскрывался, словно зев доисторической рыбы. И вот в тот момент эта птица. Эта птица. No mercy.

Читать дальше

Шрифт:

Сбросить

Интервал:

Закладка:

Сделать

Похожие книги на «Кодекс Гибели, написанный Им Самим»

Представляем Вашему вниманию похожие книги на «Кодекс Гибели, написанный Им Самим» списком для выбора. Мы отобрали схожую по названию и смыслу литературу в надежде предоставить читателям больше вариантов отыскать новые, интересные, ещё не прочитанные произведения.


Дмитрий Волчек: Девяносто три!
Девяносто три!
Дмитрий Волчек
libclub.ru: книга без обложки
libclub.ru: книга без обложки
Андрей Платонов
Дмитрий Волчек: Говорящий тюльпан
Говорящий тюльпан
Дмитрий Волчек
libclub.ru: книга без обложки
libclub.ru: книга без обложки
Дмитрий Волчек
Отзывы о книге «Кодекс Гибели, написанный Им Самим»

Обсуждение, отзывы о книге «Кодекс Гибели, написанный Им Самим» и просто собственные мнения читателей. Оставьте ваши комментарии, напишите, что Вы думаете о произведении, его смысле или главных героях. Укажите что конкретно понравилось, а что нет, и почему Вы так считаете.