Эдит Уортон - Итан Фром

— А у отца твоего нету родственников, чтоб могли тебе помочь?

— Есть-то они есть, да я к ним не пойду. Собравшись с духом, он заговорил глухим голосом:

— Ты знаешь, Мэтт, я бы все сделал для тебя, если б мог…

— Я знаю, Итан…

— Но я не могу!

Она не ответила, но Итан почувствовал, что плечи у нее задрожали.

— Ох, Мэтт, — вырвалось у него, — если б я мог сейчас с тобой уехать — все бы бросил, пропади оно пропадом!

Она повернулась к нему и вытащила из-за пазухи листок бумаги.

— Я… я у тебя нашла вот это.

И хотя в воздухе уже темнело, он сразу узнал свое прощальное письмо к жене — то самое, которое он начал прошлой ночью и позабыл на столе.

Мгновенное изумление сменилось бурным приливом радости.

— Мэтт, а ты? Ты согласилась бы уехать со мной?

— Ох, Итан, Итан, что теперь об этом говорить? — И она исступленно порвала письмо на мелкие клочки, которые, кружась, упали в снег.

— Нет, ты скажи! Скажи! — молил он.

Она помедлила, потом сказала тихо-тихо, так что ему пришлось пригнуться к ней почти вплотную:

— Я и сама об этом думала, особенно летом, по ночам, когда луна мне спать не давала.

Волна нежной благодарности захлестнула Итана.

— Так, значит, ты еще с лета?..

Она ответила не раздумывая, словно давно уже вела отсчет времени от этого дня:

— С того раза, как мы были на Черном озере.

— Стало быть, ты потому тогда подошла и дала мне кофе первому?

— Не знаю. Разве первому? Я сначала ужасно огорчилась, что ты не захотел со мной пойти на этот пикник, а когда я тебя потом на берегу увидела, то подумала — а вдруг ты нарочно сделал круг, пошел домой мимо озера, и я сразу так обрадовалась!

В молчании они доехали до места, где дорога ныряла в заросший гемлоком овражек у поворота на фромовскую лесопилку; и пока сани спускались под гору, вместе с ними, словно черная пелена, ниспадавшая с раскидистых ветвей, в лощину спустилась темнота.

— Я связан по рукам и ногам, Мэтт, — снова начал он. — Я ничего не могу, ничегошеньки.

— Ты хоть пиши- мне время от времени, Итан.

— Да что письма, какой в них прок! Мне надо, чтоб вот я протянул руку—и ты рядом. Я хочу для тебя все делать, хочу, чтоб ты никаких забот не знала. Всю жизнь хочу с тобой быть — ив беде, и в болезни.

— Ты не думай, я не пропаду.

— И без меня проживешь? Ты это хочешь сказать? Замуж, что ли, выйдешь?

— Ох, Итан! — задохнулась Мэтти.

— Я как представлю тебя с другим, так прямо сам не знаю, что со мной творится… Кажется, скорей готов тебя в могиле увидеть!

— И пускай бы, пускай бы я умерла! — прорыдала Мэтти.

Ее слезы вмиг отрезвили Итана, и он тут же устыдился своей безрассудной вспышки.

— Полно, что ты! Не надо так говорить! — сказал он тихо.

— Почему же не надо, раз это правда? Я с самого утра только и думаю, как бы мне умереть!

— Мэтт, прекрати! Не смей так говорить!

— Ни от кого я в жизни добра не видела, кроме как от тебя!

— И так не говори! Каково мне это слушать, когда я для тебя пальцем не могу шевельнуть?

— Ну и что? Все равно это правда!

Они были уже на вершине Школьной горки; внизу под ними, в ранних сумерках, раскинулся Старкфилд. В гору от поселка весело катили щегольские санки, которые скоро вынеслись им навстречу, оглушив их переливчатым звоном бубенцов, так что они едва успели выпрямиться и придать лицу безразличное выражение.

В домах вдоль главной улицы уже засветились огоньки, и было видно, как то тут, то там распахивались калитки — жители понемногу расходились по домам. Итан тронул гнедого кнутом, и тот немного прибавил шагу.

Подъезжая к краю деревни, они услышали ребячий гомон и увидели на пустыре у церкви ораву мальчишек с салазками, которые, вдоволь накатавшись, разбегались в разные стороны.

— День-два теперь не будет у них забавы, — сказал Итан, взглянув на небо. — Похоже, оттепель идет.

Мэтти не отозвалась, и он добавил:

— А ведь мы вчера сами собирались покататься!

Она по-прежнему не отвечала, и, повинуясь безотчетному желанию как-то скоротать тот последний мучительный час, который им еще оставалось провести вместе, он заметил с некоторой непоследовательностью:

— Правда, странно, что мы так толком и не покатались? Один-единственный раз выбрались, прошлой зимой.

— Меня ведь в Старкфилд редко отпускали, — проговорила она.

— И то верно, — согласился Итан.

Они приближались к началу спуска. Между смутно белевшей в темноте церковью и черной завесой варнумовских елок дорога на Корбери круто уходила вниз; на ней не было ни души. Итан и сам не знал, что подтолкнуло его сказать: