Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

Упорство было написано на лицах сыновей, и жестко ответил старший из них:

— Кто будет орошать поля, дабы не засох рис, кто поведет буйволов в поле? Должны мы сами взяться за плуг, во имя твоей причуды? Ты сам никогда не утруждал рук своих работой и никогда не огорчался тем, что твоя жизнь выросла на чужом труде. А ведь есть чужой пот и в плетеной циновке, на которой ты лежал, и над твоим сном бдели опахала слуг. И вот ты хочешь их всех прогнать, чтобы никто больше не трудился, кроме нас, твоей плоти и крови? Быть может, ты прикажешь нам выпрячь буйвола из плуга и самим тянуть постромки, дабы избавить животное от бича? Ведь и ему тысячеликий дал дыхание! Не касайся, отец, установленного, ибо и оно от Бога! Не с охотой открывается земля, необходимо насилие над нею, дабы она родила плоды. Насилие есть закон под звездами, и не можем мы обойтись без него.

— Но я хочу обойтись без него, ибо сила редко бывает права, я же хочу прожить без греха на земле.

— Без силы нельзя владеть ничем, ни человеком, ни скотом, ни терпеливой землей. Где ты хозяин, ты должен быть и господином, кто владеет, тот связан с судьбой других людей.

— Ноя хочу отрешиться от всего, что ввергает меня в вину. И я приказываю вам отпустить рабов и самим трудиться для дома.

Гнев сверкнул во взорах сыновей, и они с трудом удерживались от ропота. Потом старший сказал:

— Ты сказал, что не хочешь насиловать ничьей воли. Ты не хочешь повелевать своим рабам, дабы не впасть в вину. Нам же ты приказываешь и вторгаешься в нашу жизнь. Где же здесь, спрашиваю я тебя, справедливость перед Богом и людьми?

Долго молчал Вирата. Когда же он поднял взор, то увидел пламя алчности в их взорах, и трепет охватил его душу. И он тихо сказал:

— Вы правы… Возьмите дом мой и разделите его по своему желанию. Я не хочу больше владения и не хочу вины. Правильно сказал ты: кто властвует, тот лишает свободы других, но прежде всего свою же душу. Кто хочет жить без вины, тот не должен иметь власти ни над домом, ни над чужой судьбой, не должен питаться чужим потом и кровью, не должен дорожить страстью женщины и сытой ленью. Лишь кто живет один, живет для своего Бога, только трудящийся знает его, только бедняк имеет его вполне. Я же хочу быть ближе к Незримому, чем к своей земле, и жить без вины. Берите дом и делите его в мире!

Вирата повернулся и ушел. Изумленные стояли сыновья: утоленная алчность сладко горела в их теле, и все же они были пристыжены в душе.

Вирата же заперся в своем покое и оставался глух к призывам и уговорам домашних. И когда спустились ночные тени, он собрался в путь, взял посох, чашу для подаяния, топор для работы, горсть сухих плодов для утоления голода и пальмовые листья с письменами мудрости — для благочестивой молитвы, подоткнул края своей одежды и молча покинул свой дом, ни разу не оглянувшись ни на жену, ни на детей, ни на все свое добро. Всю ночь шел он, пока не достиг реки, в которую однажды, в горький час пробуждения, он опустил свой меч, перешел ее вброд и по берегу направился вверх по течению, где не было и следов жилья и земля еще не знала плуга.

На заре дошел он до места, где молния поразила старое магновое дерево и выжгла прогалину среди чащи. Река, образуя здесь излучину, тихо катилась мимо, и стая птиц кружилась над мелкой водой, безбоязненно утоляя свою жажду. Светло было здесь от открытой реки, а дальше лежали тени от деревьев. Еще валялись кругом расщепленные ударом молнии обломки ствола и примятый кустарник. Вирата оглядел одинокую прогалину среди леса. И он решил построить здесь хижину и посвятить остаток дней своих созерцанию, вдали от людей и всякой вины.

Целых пять дней сколачивал он хижину, ибо руки его отвыкли от работы. И после того его день был наполнен трудом, ибо он должен был искать плоды для своего пропитания, вырубать перед своей хижиной кустарник, со всех сторон напиравший на нее, и строить забор из острых кольев, чтобы голодный тигр, оглашавший своим воем ночной мрак, не ворвался в его жилье. Но ни один человеческий звук не проникал в его жизнь и не смущал его душу; тихо, как вода в реке, текли его дни, питаемые бесконечным источником.

Птицы же прилетали по-прежнему, отдыхающий человек не пугал их, и вскоре они стали вить гнезда под кровлей его хижины. Он насыпал им семена больших цветов и плоды. Они охотно подскакивали близко и не боялись больше его рук, они слетали с пальм, когда он их манил. Он играл с ними, и они доверчиво позволяли трогать себя. Однажды он нашел в лесу молодую обезьяну. Она сломала себе лапу и по-детски всхлипывала, лежа на земле. Он взял ее к себе, вырастил, и понятливое животное, подражая ему для забавы, оказывало ему услуги. И так он был окружен милыми живыми созданиями, и все же он знал, что и в животных дремлет насилие и зло, как в человеке. Он видел, как крокодилы кусали и преследовали друг друга в гневе, как птицы острым клювом выхватывали из воды рыб и как змеи внезапно сжимали своими кольцами тех же птиц. Вся чудовищная цепь уничтожения, которой жестокая богиня опутала весь мир, предстала ему, как закон, и знание не могло противиться этому закону. И ему было отрадно быть только созерцателем этих битв, свободным от вины и непричастным к растущему кругу уничтожения.