Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

— Неохотно отпускаю я тебя, — сказал царь, — но кто смеет противоречить мудрецу и перечить воле праведника? Живи по своему желанию, и пусть будет честью для моего государства, что в его пределах живет человек, свободный от вины.

Они вышли из ворот, и царь отпустил его. Одиноко шел Вирата и вдыхал сладостный, пронизанный солнцем воздух. Легко было у него на душе, когда, свободный от всех обязанностей, он возвращался в свой дом. За ним послышалась легкая поступь босых ног, и, обернувшись, он увидел осужденного, чью муку он принял на себя. Тот поцеловал прах у его ног, боязливо согнулся и исчез. И впервые с того часа, когда он увидел застывшие глаза своего брата, улыбнулся Вирата и, радостный, вошел в свой дом.

Светлы были дни Вираты в его доме. Он пробуждался с молитвой благодарности за то, что глаза его встречают красоту неба, вместо мрака, что вокруг него краски и ароматы священной земли и ясная музыка утра. Каждый день снова, как великий дар, принимал он чудо дыхания и свободу своих членов, благоговение пробуждали в нем его собственное тело, мягкое тело жены и сильные тела сыновей. Во всем он видел присутствие могучего тысячеликого Бога, и душа его была окрылена тихой гордостью оттого, что он никогда не посягал на чужую судьбу и никогда враждебно не касался ни одного из тысяч воплощений незримого Бога. С утра до вечера читал он книги мудрости и посвящал свои дни добродетели — безмолвию созерцания, кроткому отрешению духа, делам милосердия и жертвенной молитве. Но радостен был его дух, и кротка его речь, обращенная даже к ничтожнейшему из его слуг, и домашние любили его больше, чем когда-либо. Он был другом бедных и утешителем несчастных. Молитва многих охраняла его сон, и люди не называли его больше Молнией Меча, или Источником Справедливости, но Нивой Совета. Ибо не только ближайшие соседи приходили к нему за советом, но и издалека шли к нему незнакомые люди, дабы он разрешил их спор, хотя он и не был больше судьей. И слову его подчинялись все.

И Вирата был счастлив, чувствуя, что советовать лучше, чем приказывать, и примирять лучше, нежели судить. Его жизнь представлялась ему без вины, с тех пор как он никого ни к чему не принуждал и все же воздействовал на судьбу многих людей. И со светлой душой вкушал он полдень своей жизни.

И прошли три года, и еще раз три, как один светлый день. Все более кротким становился дух Вираты, и когда к нему являлись спорщики, он уже с трудом понимал, как может быть столько беспокойства на земле и как могут люди враждовать из-за мелкого чувства собственности, когда им принадлежит вся необъятная жизнь и сладкое благоухание бытия. Он не завидовал никому, и никто не должен был завидовать ему. Как остров мира возвышался его дом среди равнины жизни, не достигаемый вихрями страстей и бурными потоками вожделений.

Однажды вечером, в конце шестого года его покоя, когда Вирата уже удалился ко сну, он вдруг услышал резкие крики и звуки ударов. Он вскочил со своего ложа и увидел, как его сыновья, бросив одного из рабов на колени, били его по спине бичом из гиппопотамовой кожи так, что брызгала кровь. Широко раскрытые от боли глаза раба встретили его взор. И он вновь узнал взор своего некогда убитого им брата. Вирата поспешно подошел, остановил сыновей и спросил, что произошло.

Из расспросов выяснилось, что раб, который должен был приносить в деревянных кадках воду из высеченного в скале колодца, уже неоднократно, ссылаясь на изнеможение от полуденного зноя,'запаздывал и не раз был за это наказан, пока, наконец, не сбежал вчера, после особенно сурового наказания. Сыновья Вираты верхом погнались за ним и настигли его уже за рекой. Веревкой они привязали его к седлу коня и, то заставляя бежать, то волоча по земле, с израненными ногами доставили домой. Здесь его подвергли еще более жестокому наказанию, в назидание ему и другим рабам, которые в трепете, с дрожащими коленями глядели на своего поверженного товарища. Вирата своим приходом прервал истязание.

Вирата взглянул на раба. Песок у его ног был пропитан кровью. Глаза несчастного были широко раскрыты, как у животного, над которым занесен нож. И в его застывшем взоре Вирата видел черный ужас, который некогда посетил его ночью.

— Отпустите его, — сказал он сыновьям, — его вина искуплена.

Раб поцеловал прах у ног Вираты. Впервые сыновья с досадой отошли от отца. Вирата вернулся в свои покои. Бессознательно омыл он лоб и руки и при этом прикосновении внезапно с испугом понял то, что раньше не вошло ясно в его сознание: что он в первый раз снова был судьей и решал судьбу человека. И в первый раз за шесть лет сон снова покинул его.