Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

И вот однажды Вирата, бродивший утром по лесу, увидел одного из отшельников, неподвижно простертого на земле, и когда он склонился над ним, чтобы поднять упавшего, он заметил, что в теле того не было жизни. Вирата закрыл мертвому глаза, произнес молитву и попытался вынести бренную оболочку покойного из чащи, чтобы развести костер и дать возможность телу этого брата вступить чистым на путь перевоплощения. Но тяжесть была слишком велика для его рук, ослабевших от скудного питания плодами. И он пошел через брод на тот берег, в ближайшую деревню, просить помощи.

Когда жители деревни увидели праведника, которого они называли Звездой Одиночества, идущим по улице, они сбежались, чтобы почтительно выслушать его волю, и тотчас отправились рубить деревья, чтобы предать мертвого погребению. И где проходил Вирата, женщины падали ниц, а дети останавливались и изумленно смотрели вслед шествующему в молчании. И мужчины выходили из своих домов — поцеловать одежду высокого гостя и принять благословение святого. С улыбкой проходил Вирата через эту волну человеческого благоволения и чувствовал, как сильно и чисто он может снова любить людей, с тех пор как он больше не связан с ними.

Когда же он проходил мимо последнего низенького дома деревни, увидел он вдруг устремленные на него полные ненависти глаза женщины. Он вздрогнул, ибо ему показалось, будто он снова видит уже много лет назад забытые им глаза своего убитого брата. Он отпрянул назад, так отвыкла его душа от всякой враждебности за время его уединения. Он пытался уверить себя, что глаза его ошиблись. Но черный неподвижный взор по-прежнему был устремлен на него. И когда, овладев собою, Вирата снова шагнул вперед, чтобы приблизиться к дому, женщина враждебно отодвинулась в глубину прохода, и из темноты продолжал мерцать устремленный на отшельника горящий взор, как взор тигра в неподвижной чаще.

Вирата недоумевал. «Как могу я быть столь виновен перед нею, которую я никогда не видел, что она с такой ненавистью взирает на меня? — сказал он себе. — Это, вероятно, ошибка, и я хочу ее выяснить». Спокойно подошел он к дому и постучал в дверь. Лишь гулкий отзвук ответил ему, и все же он чувствовал исполненную ненависти близость чужой женщины. Терпеливо продолжал он стучать, ждал и стучал опять, как нищий. Наконец она вышла, колеблясь, мрачно и враждебно устремив на него взор.

— Что тебе еще надо от меня? — яростно напустилась она на него.

И он увидел, что она должна была схватиться за косяк, так потрясал ее гнев.

Вирата же смотрел ей прямо в лицо, и на сердце у него стало легче, так как он убедился, что никогда раньше не видел ее. Ибо она была молода, а он уже много лет назад сошел с пути людей. никогда их пути не скрещивались, и никогда он не мог причинить ей вред.

— Я хотел приветствовать тебя словами мира, женщина, — ответил Вирата, — и спросить тебя, почему ты смотришь на меня с гневом? Что сделал я тебе? Разве я причинил тебе зло?

— Что ты мне сделал? — Злая усмешка скривила ее губы. — Что ты мне сделал? Малость, только самую малость! Мой дом был полной чашей, ты сделал его пустым. Ты похитил у меня самое дорогое и убил мою жизнь. Иди, чтобы я не видела больше твоего лица! Или я не сдержу больше своего гнева!

Вирата в недоумении посмотрел на нее. Ее глаза так дико сверкали, что он подумал, не безумная ли перед ним. Он уже готов был уйти и, повернувшись, сказал:

— Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я живу вдали от людей и не виновен ни в чьей судьбе. Ты совсем не знаешь меня.

Но ненависть ее преследовала его.

— Нет, я знаю тебя, которого все знают! Ты — Вирата, кого они зовут Звездой Одиночества, кого они прославляют четырьмя именами добродетели. Но я не стану прославлять тебя, мой рот не устанет тебя обвинять, пока меня не услышит великий судья всех живущих. Войди же, если ты хочешь увидеть, что ты мне сделал!

Она увлекла изумленного Вирату за собой в дом и распахнула дверь в низкую и темную комнату. И она потащила его в угол, где что-то неподвижно лежало на полу на циновке. Вирата нагнулся и отпрянул в ужасе. Перед ним лежал мертвый мальчик, и неподвижные глаза его с укором были устремлены на пришельца, как некогда глаза его брата. Рядом, потрясаемая горем, кричала женщина:

— Это мой третий, мой последний, и его тоже ты умертвил, ты, которого называют святым и слугой Богов!

И когда Вирата вопросом хотел остановить ее, она повлекла его дальше.

— Посмотри на этот пустой ткацкий станок! Здесь стоял Паратика, мой муж, и целыми днями ткал белый холст. Не было в стране ткача искуснее его. Издалека приносили ему работу, и работа приносила нам жизнь. Светлы были наши дни, ибо Паратика был добр, и трудолюбие его не имело предела. Он не знался с бездельниками и избегал улицы. Трех сыновей подарил он мне, и мы растили их, дабы из них вышли люди, подобные ему, добрые и честные. И вот однажды пришел, — о, если бы он никогда не приходил! — охотник и поведал, что объявился в стране человек, который оставил свой дом и имущество свое, чтобы при жизни приблизиться к Богу. И с того дня задумался Паратика. Он долго угрюмо сидел по вечерам и не говорил ни слова. И однажды, проснувшись среди ночи, я не увидела его около себя. Он ушел в лес, который называют Урочищем Благочестивых и где ты пребывал, чтобы помнить о Боге. Но, помня о Боге, Паратика забыл о нас, забыл, что мы жили его работой. Нищета вошла в наш дом, детям не хватало хлеба, они умирали один за другим, а сегодня и этот, последний, умер из-за тебя. Ибо это ты соблазнил Паратику! Для того, чтобы ты мог быть ближе к истинному существу Бога, трое моих детей, плоть от плоти моей, ушли в сырую землю. Чем искупишь ты это, если я призову тебя к ответу перед судьей живых и мертвых? Чем искупишь ты муки их маленьких тел, корчившихся от боли, в то время как ты сыпал птицам крошки и был далек от всякого страдания? Как искупишь ты то, что сманил честного человека с работы, кормившей его и его невинных детей, сманил безумным мечтанием о том, что в одиночестве он будет ближе к Богу, чем среди живой жизни?